Надежда Николаевна покраснела при мысли, что кто-то мог заподозрить ее в женском интересе к такому экземпляру, и торопливо пояснила:

— Да он цепочку продавал.., золотую, вот я и подумала…

Продавщица отвернулась, взяла с полки огромную головку сыра, тяжело шлепнула ее на прилавок и только тогда снова подняла на Надежду глаза.

— Не советую, — проговорила она весьма мрачно.

Затем длинным ножом очень ловко располовинила сыр, одну половину убрала в холодильник и повторила:

— Не советую!

Надежда решила сыграть совершенную наивность. Она придвинулась к прилавку, облокотилась на него и, понизив голос, осведомилась:

— А что — ворованная?

Продавщица громко расхохоталась:

— Ну ты даешь! Ворованная! А какая же еще? Откуда у Вовки может быть не ворованная? Ничего своего у него отродясь не было!

Это бы наплевать, это бы черт с ним, — она взглянула на свою унизанную крупными перстнями руку и убрала ее за спину, — меня другое щекотит…

Произнеся эту глубокомысленную фразу, Клава надолго замолчала.

Надежда решила, что так и не узнает, что «щекотит» королеву западаловского сельпо, но та наконец снова разлепила пылающие губы и проговорила, тоже понизив голос:

— Я так думаю, что ничего она не золотая.

— Не золотая? — переспросила Надежда, еще ближе придвинувшись к своей собеседнице.

— Не золотая! — с сомнением повторила та, снова вытащив руку из-за спины и любуясь ее великолепием. — Мне ли золота не знать!

А эта цепочка уж больно заковыристая, таких золотых небось не бывает!

— Так все-таки, где он может быть, этот Чугуев? — вернулась Надежда к началу разговора; убедившись, что больше ничего интересного Клава ей не сообщит.

— А я-то откуда знаю? — Продавщица уставилась на нее весьма недоброжелательно. — Если тебе больно хочется об алкаша мараться — скатертью дорога, своим умом живи, а я тебе сказала, что думаю, у меня порядок такой.

Надежда Николаевна представила, как она носится по селу и расспрашивает всех встречных и поперечных, где ей найти Чугуева. Какими глазами посмотрят на нее люди?

Надежда внутренне содрогнулась и отказалась от мысли увидеть еще раз цепочку. Купила у Клавы килограмм сарделек и снова пошла к дому покойного Ильи Константиновича, фамилия которого, если верить табличке на почтовом ящике, была Коноплев.

В этот раз она не стала топтаться у калитки. Она еще раньше определилась на местности и сообразила, что сарай одной своей стенкой выходит в маленький проулок, который никак не видно из окон любопытной соседки Марии Семеновны. С другой стороны проулка был глухой забор, так что Надежда не опасалась быть заподозренной в преступных намерениях.

Вот он двор Ильи Константиновича, вот он и сарай. С ориентировкой на местности у Надежды Николаевны было все в порядке, топографическим кретинизмом она не страдала, это признавал даже ее муж.

У сарая густо растет малина, выползает наружу за забор. Надежда пригляделась и нашла в малине лазейку. Стало быть, вот каким образом пес попал в сарай — подрыл землю. Надежда оглянулась и юркнула в малину. Теперь с улицы ее не было видно. Она подергала доски сарая, и вот, одна отстает. Надежда осторожно потянула ее на себя и заглянула в отверстие. Пес переместился на рогожку. Воду из миски он выпил, и это был хороший знак.

Увидев незнакомку он зарычал тихо и грозно, верхняя губа обнажилась, и показались клыки ужасающего размера — белые и крепкие. Породистый! — вспомнила Надежда.

— Ты не очень-то, — сказала она Дику, — больно мне надо к тебе лезть.