— Проклятие человечества! — объявил майор Суит.

Он незамеченным присоединился к группе и своим восклицанием заставил всех вздрогнуть.

— Религии — вздор! — возвестил он. — Все, какие есть. Подлецы!

— Вы так полагаете? — мягко спросил Грант. — Митра, в общем, не кажется таким уж плохим. Это был, по тем временам, не жестокий культ. Ему поклонялись на мистериях только посвященные. Существовало семь степеней посвящения. Женщины не допускались. Вам бы сюда не разрешили войти, — обратился он к Софи, — а особенно — прикасаться к алтарю. Подойдите поближе и поглядите.

— Вы только что сказали, что я не должна этого делать.

— Ах, нет! — воскликнула баронесса. — Мы не должны быть суеверными, мисс Джейсон. Давайте поглядим, потому что это ошень красиво, понимаете, и ошень интересно.

Алтарь находился в середине митрейона. Заклание быка было действительно великолепно вырезано на одной его стороне, а апофеоз Митры, которому помогает Аполлон, — на другой.

К очевидному смятению Гранта, барон Ван дер Вегель вынул из обширной полотняной сумки экземпляр «Саймона в Лациуме» и громко провозгласил:

— Мы должны вновь услышать эти восхитительные строки. Видите, мистер Грант, вот книга. Неужели автор откажется нам почитать? О том, как англичанин Саймон находит в себе некое соответствие могуществу Митры. Да?

— Нет, нет! — воскликнул Грант. — Прошу вас! — Он быстро оглядел группу из шести слушателей, даже заглянул за них, словно желая убедиться, что больше здесь нет никого. — Такого уговора не было, — сказал он. — Действительно.

И Аллейн увидел, как он заливается краской.

— В любом случае, — говорил Грант. — Я читаю ужасно. Лучше хорошенько поглядите на Митру.

В дальнем углу помещения, в гроте, стоял бог: рождающийся из каменного лона пухлый крепыш во фригийском колпаке на длинных кудрях — ни младенец, ни взрослый.

— Они ведь приносили жертвы? — спросил Аллейн. — Прямо здесь?

— Конечно. На алтаре, — с готовностью ответил Грант. — Только вообразите! Это была бы сцена, освещенная факелами, свет плясал бы по этим каменным скамьям и по изможденным бледным лицам прошедших через все ритуалы посвященных. Над алтарем вздымается трепещущий столп жара, втаскивают жертвенного быка: быть может, они слышали, как он ревел в проходах. Вы знаете, есть проход, огибающий триклиний. Возможно, бык появлялся из дверей сзади Митры. Возможно, он был украшен венками. Служители втаскивают его, жрец его принимает. Голова быка закинута назад, шея обнажена, и в нее вонзается нож. Смрад свежепролитой крови и зловоние сжигаемых внутренностей заполняет митрейон. Полагаю, при этом поют гимны.

— Вы дали нам понять, что это был благородный культ и, как вы сказали, не жестокая религия, — сухо заметила Софи.

— Она была в высшей степени нравственна и сравнительно не жестока. Верность и честность считались высшими добродетелями. Жертвоприношения были необходимой составной частью.

— За всей этой стряпней одна и та же идея, — как и следовало ожидать, возгласил майор Суит. — Жертвы. Кровь. Плоть. Людоедство. Одно изысканнее, другое пожесточе. А по сути одно и то же.

— А вам не кажется, — мягко спросил Аллейн, — что это может означать поиски некоей основополагающей истины — вслепую?

— Тут одна основополагающая истина: человек — плотоядное животное, — торжествуя, закричал майор.