Два детектива в штатском изучали дыру в полу, там, где раньше стоял большой письменный стол. Многие паркетины были сняты, и открылся довольно глубокий тайник. Детектив шарил внутри.

— Нашли еще что-нибудь? — спросил Коул.

— Да. — Полицейский встал и протянул шефу замшевую сумочку.

Инспектор открыл запор, вытащил вату, потом два украшенных бриллиантами кольца, и бриллиантовые же серьги.

Марлоу сразу подумал, что это, должно быть, драгоценности, украденные у Джиллика.

— Я вынужден предъявить вам обвинение в хранении краденого и в мошенничестве по отношению к различным страховым компаниям, — отчеканил Коул. — Должен также предупредить вас, что с этого момента любые ваши высказывания могут быть записаны и использованы против вас. Хотите сделать какое-либо заявление?

— Я невиновен и ничего не знал ни о документах, ни о драгоценностях, — с бесконечной усталостью в голосе ответил Джек.

«Боже мой, так это все же она…» — думал молодой человек.

Клени взял его за руку, Вентри смотрел весьма неодобрительно, а Коул хранил ледяное молчание.

Они стали спускаться по лестнице — первым шел Коул, а Клени замыкал шествие. У открытой двери «Спидиуорка» стояли Кэт и две ее машинистки. Одна из них, несомненно, оказалась свидетельницей фатального открытия. Марлоу вымученно улыбнулся.

Полицейская машина по-прежнему ждала возле дома. Джека посадили на заднее сиденье рядом с Коулом, а Клени устроился рядом с водителем. Скользнув взглядом по широкой спине шофера, Марлоу невольно вспомнил Бартоломью.

Будь тот на свободе, Джек мог бы свалить вину на него, но при нынешнем положении дел спрятать бумаги и драгоценности могла только Леонида. Лишь она одна имела доступ в контору достаточно долго, чтобы организовать эту мизансцену.

А вот Вентри явно ни при чем. Всего за час он бы никак не успел напечатать такой ворох бумаг.

Но теперь Марлоу может отнекиваться хоть до полного изнеможения. Кто ему поверит?

И что было бы, не появись Вентри?

Рано или поздно полиция все равно арестовала бы Джека по обвинению в убийстве Бетти, и в конторе опять-таки все перевернули бы вверх дном. А сам он, естественно, не стал бы лезть под паркет. Так что, как ни кинь — результат один.

Машина затормозила у полицейского управления, и Марлоу отвели в глубину здания, где находились камеры. В каждой из них были стол, стул и койка. Джек увидел даже газеты.

Тяжелее всего он, пожалуй, переносил полное равнодушие полицейских.

Инспектор Коул ушел, предоставив Марлоу собственным тяжелым думам, а Клени и полисмен в форме ввели его в камеру. Взгляд сержанта не выражал ни осуждения, ни сочувствия.

— Все, что вам понадобится, мы принесем, — сказал Клени. — А судья, вероятно, вызовет вас не раньше завтрашнего утра. У вас есть сигареты? Или, может быть, вы хотите написать письмо?

— Я бы предпочел сигареты.

— Ладно. А теперь, извините, вас придется обыскать, — продолжал сержант. — Если будете вести себя разумно, это не займет много времени.

Марлоу снял пиджак и молча протянул сержанту. Тот тщательно прощупал ткань и переписал содержание карманов — от перочинного ножика до старой трехпенсовой монеты-талисмана. Покончив с этой операцией, у Джека забрали все, кроме сигарет и зажигалки.

Наконец Клени ушел, оставив дежурить своего напарника.

Марлоу закурил, сел на койку и попытался поразмыслить спокойно, хотя сердце сжимало, как стальным обручем.

Почему Леонида предала его?

Почему именно его, Джека Марлоу, избрали козлом отпущения?

«Попробуем начать с самого начала, — сказал он себе, — с объявления в „Хейгейт Кроникл“ десять дней назад.