— Есть еще новости?

— Да, сударь. Неожиданная встреча, о которой мне бы хотелось вам рассказать. Вчера в нижней галерее дворца я встретил субъекта в очках с закопченными стеклами. Увидев, что я направляюсь к нему, субъект сбежал.

— Вы его узнали?

— Это лорд Эшбьюри, мой лондонский визави. Речь идет об известной вам миссии…

Сартин задумался.

— Глава английской разведки в Париже! Однако странно. Странно и тревожно. Мне это решительно не нравится. Предупредите Ленуара. Пусть выяснит, что за иностранцы въехали в последнее время в Париж. Надо узнать, под каким именем он проник к нам. Николя, мы всегда работали вместе, и в будущем… Не забудьте собрать сведения о Бурдье. Морской флот ждет его шифровальную систему.

Сартин ни разу не упомянул Шуазеля, и Николя обрадовался, что его бывший начальник, наконец, перестал надеяться на возвращение к власти бывшего первого министра. У него не было иллюзий относительно искренности Сартина, чью способность маневрировать и уводить собеседника в сторону он не раз сумел оценить. Сартин никогда не раскрывал истинных причин своих поступков; работая под его началом, Николя имел возможность в этом убедиться. Сартин припасал свои секреты на черный день и, как подобает хорошему политику, всегда держал в запасе несколько козырей. Некоторые стороны его деятельности по-прежнему оставались неизвестными даже его ближайшему окружению. Все, что касалось его участия в масонской ложе, окутывала глубочайшая тайна. Николя не исключал, что, будучи масоном, Сартин негласно поддерживал партию философов. Но сделался ли он масоном, повинуясь духу времени или же с целью воспользоваться влиянием этой тайной организации, а затем получить возможность контролировать ее деятельность?

После пережитых расследований и испытаний Николя питал к Сартину искреннюю признательность, а его уверенность в том, что этот француз, прибывший из Барселоны и не принадлежавший к родовитому дворянству, — сам комиссар происходил из более знатного рода, — всегда заботится об общественном благе, поддерживала в нем уважение к бывшему начальнику полиции. Думая о благе общества, Сартин всегда был предан королю. Королевский горностай, обрамлявший его мантию магистрата, символизировал делегированные ему монархом власть и право отправлять правосудие.

Сам Николя не ощущал пристрастия ни к одной из политических партий. Религиозные разногласия, молниями вспыхивавшие на небосклоне близившегося к концу века, затрагивали его только как источник общественных беспорядков; в душе он не поддерживал ни святош, ни янсенистов, ни парламенты, равно как и тайный их сговор. Постоянная злобная оппозиция парламентов, временно поверженная волевым усилием Мопу и поддержанная покойным королем, заставляла его страшиться за будущее, которое по причине молодости и неопытности Людовика XVI пребывало в тумане неизвестности. Исполняя свои обязанности, он, насколько позволяли неизбежные при его должности компромиссы, пытался оставаться честным.

Около полуночи граф д'Арране проводил министра до кареты. Выстроившись полукругом, лакеи с факелами освещали отъезд гостя. Семакгюс предложил Николя воспользоваться его каретой и довезти его до гостиницы «Бель Имаж». Лаборд отправлялся в Париж, где его ожидала молодая жена. Выходя из дома, Николя показалось, что наверху, на лестничной площадке, промелькнуло хорошенькое личико Эме. Адмирал пребывал в восторге от предложения Сартина. Возможность наконец прервать зятянувшийся период бездействия наполняла его радостью, ибо он, подобно многим офицерам его возраста и выслуги лет, опасался, что ему уже никогда не придется вернуться на службу. Все договорились увидеться вновь, а Николя было велено заезжать как к себе домой.

Экипаж Семакгюса медленно двинулся по аллее, ведущей на парижский тракт. Проезжая под портиком, он вдруг резко остановился.