Тем временем отец Иеремия, оставив бочку, подошел к летней наковальне и медленно обошел вокруг нее. На наковальне лежало орудие убийства: блестящее лезвие — полукруглое с одной стороны и весьма причудливой формы с другой, оно заканчивалось тонким, остро отточенным клинком и было надето на длинное, древко. Священник осторожно взял за край орудие убийства и приподнял его.

— А оно легче, чем кажется, — сказал дядя. — Это ведь какое-то оружие, так?

— Алебарда, — отозвался учитель, не отрываясь от своих записок. — Лет двести назад ими сражались на войне. Но эта — почти не настоящая, церемониальная. Ее использовали для торжественных процессий и приёмов. Посмотрите, какая она маленькая. Словно игрушечная.

Священник печально вздохнул и положил алебарду обратно на наковальню.

— Прости нас, грешных, Господи, — пробормотал он. — Такой вот игрушкой человека убили. Оружие для торжеств… Славим смерть, когда нужно славить жизнь… Перепуталось всё в наших головах, Господи.

Некоторое время он отрешенно молчал, едва заметно шевеля губами. Читает молитву, догадался Иоганн. Он посмотрел на алебарду с засохшими пятнами крови на острие и перекрестился. Неожиданно до него дошло, что Феликса больше нет. Вообще. Больше. Нет. Что-то тяжелое легло на сердце: каким бы плохим ни был Феликс, но смерть…

А дядя вновь принялся за алебарду. Он попросил Иоганна взять ее в руки и медленно, осторожно скопировать удар убийцы. Только вместо живого человека перед юношей был столб, подпирающий навес. На лице отца Иеремии легко угадывалось сомнение, и теперь, после случая с бочкой, Иоганн решил, что раз дядя сомневается, значит, есть тому причина. А если не говорит прямо… так вон учитель на скамейке сидит. Останутся одни — обязательно скажет. Рудольф уже закончил писать свой отчет и теперь снова курил, пуская колечки дыма и комментируя происходящее. Комментарии были шутливыми и даже слегка язвительными. Иоганн морщился, но терпел. Не до Рудольфа сейчас.

Закончив с алебардой, дядя принялся выспрашивать у Рудольфа про кузнеца Генриха, про то, кто заказывал у него такие диковинные вещи, но ничего нового не услышал. Учитель не сильно интересовался делами кузнеца. Лишь несколько раз завистливо повторил, что у Генриха наверняка водятся немалые денежки. Только, мол, дурак он, Генрих, не знает, как ими правильно распорядиться. И чужих советов не слушает.

Затем Иоганн, наконец, показал дяде найденный шнурок. Отец Иеремия находке нисколько не удивился.

— Как вы думаете, господин учитель, — спросил он. — Могли Феликса убить из-за денег?

В ответ Рудольф лишь пожал плечами.

— Только идиоты из-за денег убивают, — заявил он. — По крайней мере, из-за таких денег. Сколько там было-то? На жизнь, как у царицы Савской, все одно не хватит, а так… — Он махнул рукой.

— Для некоторых и один золотой состояние, — вздохнул священник. Положил шнурок на место — пусть всё лежит, как было, и задумчиво посмотрел по сторонам.

— А вы знаете, — неожиданно оживился учитель. — А ведь верно вы заметили, святой отец! Тот, у кого свой кусок хлеба есть, не позарится на несколько золотых. А вот тот, у кого ничего…

И Рудольф многозначительно посмотрел на священника. Но лицо отца Иеремии осталось непроницаемым: то ли понял намек, то ли нет… Некоторое время он о чем-то размышлял, затем повернулся к юноше и попросил:

— Иоганн, мальчик мой, слазай-ка за забор, обойди вокруг кузницу.