— Шмайссер — тоже есть русское оружие?

— Ну автомат такой.

— Ah, so.

— Цукерброт, блокгауз, гауптвахта, лагерь, блокпост, юнкер.

— Это уже двадцать два!

— Их тысячи! Десятки тысяч! Этимология некоторых слов поразительна! Вот, допустим, слово «изба». Вы знаете, что такое изба, герр Клауке?

— Это маленький деревянный русский дом.

— Да, но название у него немецкое! Русскому мужику немецкие строители показывали на здание и объясняли: das ist Bau! Это есть дом! Вот из этого «ист бау» и вышла русская изба. Повторить мужик, конечно, не мог и переиначил по-своему.

— Немецкий очень трудный язык для славян.

— Но ведь я почти научился, герр Клауке!

— Вы, Борис, интеллектуал.

— Только труд, Питер, труд, которого в России не знают. Лень, вольница, произвол — но не культура труда.

— Ah, ja

— Я не сказал главного, герр Клауке. Вы знаете, что в русском языке никогда не было слова «любовь»? Оно появилось только от немецкого Liebe!

— А что говорили раньше?

— Говорили: жалею. Вместо «люблю» говорили «жалею».

— Мне жаль вас, Боря, — сказала Голда Стерн.

Роза Кранц шевельнула красной ногой, но не сказала ничего.

— Ah, so. — Клауке несколько обалдел. Такого от России он не ожидал. Ему стало жалко эту страну, и он спросил себя, значит ли это, что он ее любит. В каком-то смысле да, подумал он.

Борис, довольный последней репликой, огляделся. Вечер, бесспорно, удался, все получилось так, как и должно получаться в интеллигентных профессорских домах, у образованных людей среднего класса, знающих западную культуру и обиход. Без лишней роскоши, да и не можем мы себе этого позволить, но аккуратно, достойно, интересные гости, хорошая закуска. Получилось. Когда Клауке принимал их у себя в Геттингене, было нисколько не лучше. Ну, конечно, такой ветчины здесь не достанешь, но в целом стол хорош. Ирина — молодец.

— Положить вам холодец, герр профессор? — спросила тем временем Ирина и наплюхала Клауке в тарелку заливного мяса и хрену сверху положила.

— И непременно шабли, — сказал Борис и звякнул бутылкой.

— Я вот вам еще пельменей положу, герр профессор. Наши, сибирские.

Сергей Ильич Татарников, щурясь поверх дыма папиросы, обратился к Кузину:

— А вы знаете, откуда взялось слово «пельмени»? Русские китобои на Командорах кормили пельменями американцев, а те облизывались и кричали: «Full menu!». Еще бы — бульон, мясо, хлеб, и это все разом — конечно, полное меню! Повторить за американцами русские китобои не могли — и их дикарское произношение — «пельмени» вместо «фул менью» — так и прилипло к продукту.

— То есть даже исконные русские блюда называются по-европейски? — Борис привстал.

— Именно!

— Поразительно!

— Именно что поразительно!

— То есть, иными словами, самые ключевые, базовые понятия русского языка взяты с Запада!

— Удивительно, а?

— Интересно, есть ли русское слово, которое было бы русским? Казалось бы, что может быть более русским, чем название традиционного русского блюда? И на тебе! Что выходит на поверку? Что же остается славянофилам?

— Действительно, что? Кое-какие пельмени, возможно, останутся.