Почему опаздываете? Две минуты за вами. Следующий раз не выпущу. Взлёт.
— «Клён-12», я «Клён»…
…Тихо отсчитывали точнейшие штурманские часы время. Взлетали и садились машины, порой в наушники шлемофонов вместе со словами команды врывались развесёлые танцевальные мелодии — это заблудившаяся волна нарушала радиодисциплину. Словом, шли обычные тренировочные полёты.
Шёл в это время и теплый фронт. Где-то начали уже сползать вниз перья барографов, где-то подозрительно сменил направление ветер, где-то далеко-далеко нанёс синоптик на карту хитрый значок грозы, напоминающий латинскую букву «R», тревожно застучали ключи морзистов…
Но раньше чем что-нибудь изменилось на аэродроме, командный пункт принял радиограмму:
«Клён», я «Клён-9». Квадрат 40–64 погода резко ухудшилась. Эшелон 4. Дождь. Восточнее — гроза».
Шарапов подозвал синоптика. Молодой лейтенант торопливо развернул перед ним карту и стал что-то говорить горячо и быстро.
— Короче, — приказал Шарапов.
Лейтенант замолчал и растерянно развел руками. Шарапоз взялся за микрофон.
— «Клёны», «Клёны», заканчивайте работу! Даю очередность посадки: четвёртый, двенадцатый, двадцать седьмой…
Не отрывая взгляда от посадочной полосы, светившейся в ночи четким бело-красным пунктиром, Шарапов приказал:
— Локатору следить за двенадцатым! Следить всё время.
Медленно исчезли звёзды. Казалось, кто-то огромный стирает их с неба мокрой тряпкой. Заморосил дождь, где-то в стороне громыхнуло.
Один за другим «Клены» врывались в голубоватый, низко опущенный над посадочной полосой прожекторный луч. Чуть приподняв нос, машины касались бетона и быстро катились в самый конец аэродрома.
Один из дежурных штурманов поминутно докладывал:
— Четвёртый — посадка…
— Двадцать седьмой — посадка…
— Одиннадцатый — посадка…
«Клён-12» задерживался. Машину пилотировал самый молодой лётчик в полку, это не могло не беспокоить Шарапова. Обстановка складывалась тяжёлая.
— Локатор, координаты двенадцатого? — сказал Шарапов.
— Сорок километров северо-восточнее аэродрома, высота 4500. Кружит на месте.
Шарапов несколько раз вызывал двенадцатого. Но с приближением фронта в эфире поднялась такая какофония, что ответа лётчика разобрать никак не удавалось.
Тем временем облачность сгущалась. Резко ухудшалась видимость и, главное, уходило время. А «Клён-12» всё кружил и кружил в стороне от аэродрома. Это видел локатор.
Наверно, если бы такую ночь задумали показать в кино, режиссер заставил бы артистов тревожно перешёптываться, нервно прижимать к ушам наушники, поминутно курить, напряжённо вглядываться из-под ладони в чёрное, слепое небо, щурить глаза.
На командном пункте было тихо. Шарапов не изменял своей неудобной позы на высоком, нескладном стуле, он только чуть- чуть подался вперёд — ближе к динамику. Расчёт работал, как обычно, быстро и слаженно. Только штурманы чаще поглядывали на часы.
— Штурман, горючее? — спросил Шарапов.
— Осталось ещё на двадцать восемь минут.
Шарапов приказал своему заместителю, высокому русому капитану, занять командирское место, снял с крючка шлемофон и вышел с командного пункта.
Через пять минут, разбрызгивая лужи, Шарапов оторвался от бетонированной полосы, и почти тотчас исчезли в ночной мгле навигационные огни его машины.
Локаторщики заработали линейками. Штурман по радио руководил перехватом. Прошло ещё двенадцать минут, и машины встретились.
Шарапов завёл молодого лётчика на посадку, сделал ещё один круг над аэродромом и приземлился сам. |