Не обращая внимания на каркающих ворон, я доброжелательно улыбнулся девушке, поднялся с места одновременно с соседкой. Синеглазка пропустила меня и стояла рядом, дожидаясь, когда я сниму с полки аккуратную ярко-красную дорожную сумку.

Рядом с сумкой лежал мужской коричневый портплед, старомодный, с хлястиком и жёсткой застёжкой. У меня имелся похожий. Вместительный, немаркий, непромокаемый. Отличная вещь советской промышленности.

— Ну что там? — заволновался бархатный контральто где-то в районе моей подмышки.

— Что? — переспросил я, тупо глядя на мужскую руку, пальцы которой крепко вцепились в ручку женской сумки.

— Сумку снимите, пожалуйста — мягко напомнила синеглазка и тут же взволнованно уточнила. — Вам плохо?

— Что? Нет, всё хорошо, спасибо, — пробормотал я, спустил сумку, передал её с рук на руки соседки, развернулся и пошёл в хвост самолёта, в туалет. Если я не ошибаюсь, там должно быть зеркало.

— Спасибо, — донеслось мне вслед, но я не ответил. Перед глазами стояла моя рука, которая выглядела как рука чужого человека, лет на сорок меня моложе.

— Извините, — пробормотал я, едва не сбив с ног бортпроводницу в непривычной для моего времени форме. Но это же мои галлюцинации, не так ли? Значит, в них возможна любая одежда и любое время.

«Это ведь галлюцинации, да, Сан Саныч?» — задал я вопрос своему отражению.

И оно мне ответило, глядя на меня светло-карими глазами, улыбаясь растерянной улыбкой: «Тогда почему в твоих галлюцинациях ты выглядишь как совершенно другой человек? Почему ты не выбрал образ себя молодого?»

— А хрен его знает, — выругался я вслух, открыл кран, сполоснул лицо, утёрся ладонью и снова посмотрел на себя в зеркало. — Ну, что, Сан Саныч, доигрался? Говорил тебя умный доктор: поезжай-ка ты, Саныч, в санаторий. И даже путевочку предлагал по сходной цене. Так нет же, всё молодого из себя корчил. Докорчился… Инфаркт миокарда — вот такой рубец… И коматозный бред… По-другому я тебя объяснить не могу…

Я потыкал в зеркальное отражение. Указательный палец ткнулся в гладкую прохладную поверхность. Юноша внутри зеркала тыкнул в меня, растерянно любуясь молодой ухоженной физиономией, с непослушным вихром, волевым подбородком, спортивной фигурой, облачённой в рубашку с пиджаком.

— Пиджак… — я уставился на отражение — Пиджак — это хорошо. В пиджаке могут быть документы. Пусть морда другая, но имя-то я не мог себе выдумать, — бормотал, обхлопывая себя по вполне приличного клифта в поисках карманов.

Карманы оказались на месте. Я сунул руку во внутренний, надеясь на то, что вместо документов не вытащу какого-нибудь кролика. Сразу станет ясно, что глюки продолжаются, я вернусь в салон, усядусь на сове место, усну и проснусь уже в нашей местной больничке. Пусть даже в реанимационной палате, но проснусь в своём кряжистом теле, с мозолями на ладонях, с пожелтевшими от табака зубами, с седым бобиком на голове.

Пальцы нащупали прямоугольное нечто, совершенно непохожее на кролика. Ладно, была не была. Семь бед, один ответ. Быть или не быть. Курочка по зёрнышку… Так, Саныч, это из другой оперы! Вдох-выдох. Выдох — сдох. Сдох? Нехорошая мысль, отставить!

«Хорошо бы Уставчик почитать», — мелькнула мысль. Но в руках оказался простой советский паспорт с обложкой тёмно-зелёного цвета. С фотографии на меня таращился молодой пацан с тощей шеей, с перепуганными глазами.

Ещё одним документом оказался военный билет. «Молодец, в армии служил», — мысленно похвалил я. Хотя в советское время от армии редко косили. Не служил, значит, не мужик.

С военного билета смотрел тот же парнишка, но уже обритый наголо. Егор Александрович Зверев.