– Нужно подыскать ему подходящую обувь, его туфли совсем прохудились, – сказала Хелена.

– Это сущее безобразие! – воскликнул Йозеф. – Вам ни в коем случае нельзя простужаться.

– Какой у тебя размер?

– Сорок первый.

– Как у Людвика, – обрадовалась Тереза, – я дам вам его ботинки.

– Вам обязательно быть на «ты»? – поинтересовался Йозеф, когда Рамон ушел к себе. – Мне это не нравится.

– Не придирайся, ему так проще.

Рамон теперь каждый вечер ужинал с Капланами, предпочитая их общество трапезе в своей монашеской комнате в компании Сурека. Йозеф ставил несколько пластинок Гарделя, и они ели под музыку, но не танцевали. Аппетит у Рамона был хороший, он не стеснялся просить добавки, спрашивал, как называется на чешском каждое блюдо, и запоминал с первого раза – память у него была феноменальная, а вот произношение хромало. Он выучил около сотни слов и складывал из них фразы, чтобы делать комплименты Марте. Акцент Рамона ужасно веселил кухарку, и она с удовольствием его поправляла, а он часто приходил на кухню, где царил ремонтный хаос, и заказывал свои любимые блюда. Очень скоро они с Йозефом перешли на «ты».

– Так проще, согласен?

У Йозефа получилось не сразу, но Рамон не сдавался, и в конце концов профессор и пациент привыкли «тыкать» друг другу.

– Esta perfecta, hombre.

– По одной, – строго предупреждала Хелена.

Рамон наслаждался процессом, докуривал сигарету до самого фильтра и пытался выклянчить еще одну, торговался, клялся, что никакого вреда не будет, совсем наоборот, но Хелена была непреклонна. Посидев, они не торопясь шли назад.

– Скажи, Хелена, ты член компартии?

– Спрашиваешь как друг или как партийный бонза?

– Не издевайся, я никем и ничем не руковожу.

– В этой стране коммунистов вешали и бросали в тюрьмы. Никто больше не верит в доктрину. Делают вид, чтобы не нажить неприятностей.

– Разве это не печально? Ты уверена, что не ошибаешься?

– Проведи выборы – настоящие, сам убедишься.

– А чего хочешь ты?

– Я сбегу при первой возможности.

– И куда же?

– В Америку. Мечтаю попасть в Сан-Франциско.

– Только не это. Америка – ужасная страна: империалистический тоталитаризм вкупе со свободными выборами.

– Не думаю, что ты прав. Я хочу снимать кино – неподцензурное – и жить собственными, а не чужими мечтами.

– Не торопитесь, – увещевал его Йозеф. – у нас весь вечер впереди.

– Хотите добавки? – предлагала Тереза.

Он всегда соглашался, хотя считал пищу чем-то вроде горючего, которое доливают в бак, чтобы машина не остановилась.

– И правда, Рамон, притормози. Почему ты ведешь себя как живоглот? – спросила Хелена.

Отвечая на ее вопрос, он снова заговорил о своей прежней жизни:

– Дурная привычка. Было время, когда мы, я и мои товарищи, ели от случая к случаю и боялись не врагов, а голодной смерти. Мы сосали камешки и жевали траву, чтобы не забыть, для чего человеку даны челюсти. Добыв еду, мы инстинктивно поступали, как верблюды: набивали брюхо до отказа в ожидании пустых дней. Конечно, это верх идиотизма, но рефлекс бедняка сильнее голоса рассудка, меня поймет лишь тот, кто сам голодал.

– Вот и передали бы свой опыт чешским товарищам, они в этом не сильны, – улыбнулась Тереза.

– Говори за своих ровесников, – возразила Хелена.