|
Согласно его рассуждениям, если бы бельгийцы вовремя выбрали сторону союзников, тогда к Альберт-каналу и другим водным рубежам, хорошо подходившим для обороны бельгийской границы, были бы оперативно стянуты французские и британские войска, которые смогли бы «подготовить и осуществить сильное наступление против Германии». Но вместо этого, сокрушается экс-премьер, бельгийцы сочли, что безопасность их государства «можно обеспечить лишь путем соблюдения самого строго нейтралитета». Даже после начала войны, раздраженно замечает Черчилль, бельгийское правительство, «поставившее на карту существование своей страны в надежде на то, что Гитлер будет соблюдать нормы международного права», отказало «восстанавливать старый союз» и запретило англо-французским войскам вступать на свою территорию. В итоге были потеряны решающие месяцы 1939 и 1940 года, которые вместо строительства новых линий укреплений и создания противотанкового рва на франко-бельгийской границе могли пойти на подготовку контрудара с выгодных позиций.
Доводы Черчилля сосредоточены вокруг до боли знакомой по норвежской кампании темы нейтралитета. Как и в случае со скандинавскими странами, британский политик останется сторонником применения превентивных решительных действий ради победы над захватчиками. Еще больше, чем бельгийцам, достается от Черчилля французам. Наблюдая за прошедшими событиями при помощи контрастной линзы, он демонстрирует различие в настрое вермахта и французской армии. «Мощи и зрелости» германских войск противопоставлена находящаяся после «безрадостной зимовки» в «состоянии разложения» французская армия. Он не скрывает, что был «неприятно потрясен крайней беспомощностью и отказом» французов от борьбы с немецкими танковыми частями. Не меньше его «поразил быстрый крах» французского сопротивления, произошедший сразу же после прорыва фронта. Нелестных отзывов удостаиваются французские военачальники и политики, эти «взволнованные министры — некоторые из которых крупные деятели, другие — ничтожества»; едва оказавшись под «ударом ужасного молота поражения», они стали проявлять слабость и нерешительность. За период с 16 мая по 14 июня 1940 года Черчилль пять раз летал во Францию: три раза в Париж, один — в Бриар и один — в Тур, где к тому времени укрылось французское правительство. Он тесно общался с французским командованием, но за редким исключением (например, Шарль де Голль) оставившие столицу персонажи выглядят в первой книге «Их звездного часа» не слишком симпатично. Тем не менее это не мешало Черчиллю испытывать ко многим из них уважение, не говоря уже о восхищении самой Францией. Даже после подписания Компьенского перемирия и разрыва дипломатических отношений с бывшим союзником Черчилль продолжал «ощущать единство с Францией». В своем обращении к французскому народу в октябре 1940 года он воздаст должное «уникальной французской культуре и французскому вдохновению». Затемнив фон описанием Дюнкерка и крахом французской армии, а также выведя на сцену растерянных персонажей в лице французских военных и политиков, Черчилль подготовил площадку для появления главного героя — себя. «Я держался бодро и уверенно, как это принято, когда дела обстоят очень плохо», — вспоминает он, признаваясь, что «невозможно было не испытывать внутреннего возбуждения в подобной атмосфере». Несмотря на тяжелейший кризис, для Черчилля этот период стал источником воодушевления и прилива сил. «Лично я переживал подъем, легко и свободно используя накопленный опыт», — сообщает автор, добавляя, что воспринимал власть в условиях «национального кризиса», как «благословение». Он словно оказался на пике своих возможностей, «изо дня в день давая указания министерствам и органам, подчиненным военному кабинету». |
