Марибор устало выдохнул и снисходительно посмотрел на княжича, будто на непоседливого отрока. Данияр мгновенно вспыхнул, но не успел и рта раскрыть, и слова сказать, дядька опередил.

— Он умер.

Данияра будто копьём прошибли. Стены покачнулись, гнев схлынул, толкнув его к пропасти. Внутри надсадно защемило.

— Как, умер? — выдохнул княжич, и неверие застыло на его лице.

Ещё вчера он справлялся о здоровье Горислава, Марибор уверял его, что тот шёл на поправку.

— Прочь, — выдавил Данияр, более уже не ручаясь за себя.

Дядька сжал зубы, поиграл желваками, но всё же от двери отступил.

Толкнув створку, Данияр шагнул через порог в темень чертога.

В лицо пахнул тяжёлый дух воска и масел. Когда глаза привыкли к полумраку, Данияр различил в тусклом дневном свете лежащего Горислава, застывшего и бледного…

Наволод, который сидел подле князя, поднял голову. Ничего хорошего княжич в его взгляде не увидел.

Данияра пробила дрожь, он качнулся и, не дожидаясь разъяснений волхва, спешно прошёл к отцу. Глаза Горислава были прикрыты, волосы с проседью рассыпаны по подушке. Отец был в самом рассвете сил, однако за последнюю седмицу, что боролся он со смертью и отравой в своей крови, голова его побелела. Сильный и могучий князь Горислав лежал, что изваяние божества, строго и неподвижно. Теперь острые черты лица его разгладились, ушло то напряжение, которое было присуще ему в жизни: расслаблена твёрдая челюсть, уста смягчились, расправилась глубокая морщина меж густых бровей. Весь его вид выказывал спокойствие и умиротворение. Данияр не узнавал отца, будто не он лежал перед ним.

— Князь ждал тебя, — отозвался старец.

— Когда же он…? — Данияр сглотнул подступивший ком.

— На заре… — отозвался Наволод.

«На заре…» — княжич опустил глаза, нахмурился. А он спал всё это время. Досада сжала в тиски его душу, обожгла.

Оправившись от первого потрясения, Данияр поднял глаза на волхва. Наволод выглядел уставшим, косматые волосы спадали по плечам его, одет старик был как отшельник — рубаха длинная висела на нём мешком, подвязанная верёвкой, на шее горсть оберегов из дерева и железа. Верно собственный вид давно перестал занимать волхва, всё боролся он с духами злыми за жизнь князя, да не вытянул его из мрака.

— Ты же знал, почему не пробудил? Намёка не дал загодя, что отец…

Данияр осёкся, упрямо мотнул головой. Он же сам помышлял, что отец не выкарабкается, что заберёт его Навь.

Серые с поволокой глаза мудреца стали ещё пасмурней.

— Будил я тебя, княже… но вижу, ты запамятовал.

Данияра будто плетью огрели. Смешалось в нём смятение и удивление.

— Был я нынче у тебя… Ты было поднялся. Разговаривал со мной… — разъяснил неторопливо волхв, уводя от юноши мутный взор.

Княжич, не веря словам волхва, смотрел на него в упор. Сколько бы ни силился, а не мог этого вспомнить. Только то, что тяжёлый камень, который давил на него долгое время, спал с груди.

— Что со мной, Наволод? — обречённо спросил он.

— Ничего, княжич, — сощурил старик глаза. — Вагнару домой отправь, и тогда оправишься.

Жар всплеснул внутри — и чего они все привязались к Вагнаре, будто дорогу всем перешла? Глянув на отца, Данияр охладел.

— Краду уже собрали у реки. Жрецы ждут, чтобы начать читать напутствие. Пусть рано его душа поднялась к Богам в Пречистый Ирий, но, видно, так распорядилась Карна. А потому не время горевать, честь по чести князя Горислава проводить нужно в последний путь по земле, — волхв обеспокоенно оглядел его.