Всё письмо — в том же духе. И подписано не братом. Почему кто-то пишет письма за него? Что с ним случилось?

Не мог Любим превратиться в инспектора. Но и борцом он не был! Как-то сказал: жизнь надо принимать такой, какая она есть. Джулиан удивился, спросил:

— Но она очень тяжела? Надо же изменить её!

Брат пожал плечами.

— Ты знаешь, как можно сделать это? И я пока не знаю.

— Но почему мы должны мучиться?

— Значит, мы заслужили такую, — улыбнулся Любим. — Что-то делали не так.

— Мы с тобой были добрыми детьми, старались никому не делать зла.

— Ты этого не знаешь. То ли приснилось мне, то ли в раннем детстве я слышал от кого-то, но знаю: мы с тобой раньше уже жили, а потом умерли. И вот снова пришли. И, если сейчас нам дана жизнь тяжёлая, значит, в прошлой мы что-то натворили!

— Какая глупость! Что же, все до одного, живущие сейчас, дурны? Что ты выдумываешь?

Но неожиданно он тогда замолчал. Сны не сны, но и перед ним откуда-то возникают картины не здешней жизни. И в небе, вроде пустом, он видит светлые лица, какие-то голоса слышит. В храме звучал добрый голос. Что это?

Долго тогда бродил по степи, перебирая по слову разговор с братом.

Сейчас голос Любима послышался вновь.

Судя по предыдущему письму, в городе Люб понял, как изменить жизнь. И оказался побеждённым? Видно же, что-то с ним сделали нехорошее! Джулиан поёжился. Похоже, нельзя ухватить врага, определяющего их жизнь. Это не материально, но так же реально, как и вот эта свеча, как это письмо.

Срочно показать дядьке! Сунул письмо в карман, задул свечу и вышел из дома.

Григорий спал. И Джулиан вернулся несолоно хлебавши.

Заснуть никак не мог.

Морды инспекторов с равнодушными глазками. Уроки, на которых даже мухи спят. Голос Будимирова, голос тётки. Как они могли оказаться вместе? Как могла она, его собственная Мага, не только уехать, но даже просто разговаривать с Будимировым, если именно из-за него столько людей не живёт?

Почему так колотится сердце, когда он вспоминает Будимирова? Между ними есть какая-то связь! Возле кладбища так тянуло убить его! Был в нескольких шагах, а не сделал к нему ни шага! И сейчас, как дурак, перебирает его слова Маге!

День не задался. Самому свозить мясо, картошку на пункт, с которого их отправят неизвестно куда!

И снова ночь.

Матери не слышно. Спит или тоже не спит?

Что сделать, чтобы не видеть лица Будимирова?

Добрая улыбка… и жизнь, которую он создал…

Часто снится: бушует вода, всё гибнет в водовороте. И только одна храбрая лодчонка скользит над волнами, в ней — несколько спасшихся. Он — за бортом.

Лики, что видел в храме, как-то связаны с ним. В себе он чувствует присутствие ещё кого-то. Этот кто-то поворачивает его к копошащимся в земле людям, даёт увидеть измождённые лица, корявые опухшие пальцы. «Помоги им!» — звучит в нём голос.

А чем он может помочь? Накормить и освободить их от тяжкого труда не может.

«Помоги!» Что за тёплый, мягкий голос звучит в нём, откуда это щемящее сострадание к несчастным? И к матери.

Однажды посреди дня, забросив очередной мешок с картошкой в кузов, вдруг кричит:

— Слушайте! — И возникшие в эту минуту строчки опускаются на склонённые головы.

Нет, не об их работе, изломанных телах говорит он. О распластанных в воздухе птицах, с распахнутыми крыльями. Посмотрите, люди, в небо. Птицы свободны. Они летят. Представьте себя птицами!

И люди поднимают головы. И смотрят в небо.

Мама тоже тут.

Расслабься, мама. Вздохни поглубже воздух, напоённый нашей степью. Я с тобой. И мы ещё поживём!

Кричит надсмотрщик.