|
Надо бы какой-то закон чтобы протыкать им сердце для верности или электрический звонок в гробу или телефон и какую-нибудь решетку для доступа воздуха. Сигнал бедствия. Три дня. Летом это довольно долго. Пожалуй лучше сразу сплавлять как только уверились что не. Глина падала мягче. Начинают забывать. С глаз долой из сердца вон. Смотритель отошел в сторону и надел шляпу. С него хватит. Провожающие понемногу приободрились и неприметно, один за другим, тоже покрывали головы. Мистер Блум надел шляпу и увидел, как осанистая фигура споро прокладывает путь в лабиринте могил. Спокойно, с хозяйской уверенностью, пересекал он поля скорби [442 - Поля скорби – у Вергилия один из образов Аида – «ширь бескрайних равнин, что полями скорби зовутся» (Энеида, VI, 441).]: Хайнс что-то строчит в блокнотике. А, имена. Он же их все знает. Нет: идет ко мне. – Я тут записываю имена и фамилии, – полушепотом сказал Хайнс. – Ваше как имя? Я не совсем помню. – На эл, – отвечал мистер Блум. – Леопольд. И можете еще записать Маккоя. Он меня попросил. – Чарли [443 - Чарли, ты моя душка – название шотл. народной песни.], – произнес Хайнс, записывая. – Знаю его. Он когда-то работал во «Фримене». Верно, работал, до того как устроился в морге под началом Луиса Берна. Хорошая мысль чтобы доктора делали посмертные вскрытия. Выяснить то что им кажется они и так знают. Он скончался от Вторника. Намазал пятки. Смылся, прихватив выручку с нескольких объявлений. Чарли, ты моя душка. Потому он меня и попросил. Ладно, кому от этого вред. Я все сделал, Маккой. Спасибо, старина, премного обязан. Вот и пускай будет обязан – а мне ничего не стоит. – И скажите-ка, – продолжал Хайнс, – вы не знаете этого типа, ну там вон стоял, еще на нем… Он поискал глазами вокруг. – Макинтош, – сказал мистер Блум. – Да, я его видел. Куда же он делся? – Макинтош, – повторил Хайнс, записывая. – Не знаю, кто он такой. Это его фамилия? Он двинулся дальше, оглядываясь по сторонам. – Да нет, – начал мистер Блум, оборачиваясь задержать его. – Нет же, Хайнс! Не слышит. А? Куда же тот испарился? Ни следа. Ну что же из всех кто. Не видали? Ка е два эл. Стал невидимкой. Господи, что с ним сталось? Седьмой могильщик подошел к мистеру Блуму взять лежавшую рядом с ним лопату. – О, извините! Он поспешно посторонился. Бурая сырая глина уже видна была в яме. Она поднималась. Вровень. Гора сырых комьев росла все выше, росла, и могильщики опустили свои лопаты. На минуту все опять обнажили головы. Мальчик прислонил венок сбоку, свояк положил свой сверху. Могильщики надели кепки и понесли обглиненные лопаты к тележке. Постукали лезвием по земле: очистили. Один нагнулся и снял с черенка длинный пучок травы. Еще один отделился от товарищей и медленно побрел прочь, взяв на плечо оружие с синеблещущим лезвием. Другой в головах могилы медленно сматывал веревки, на которых спускали гроб. Его пуповина. Свояк, отвернувшись, что-то вложил в его свободную руку. Безмолвная благодарность. Сочувствуем, сэр: такое горе. Кивок. Понимаю. Вот лично вам. Участники похорон разбредались медленно, бесцельно, окольными тропками задерживались у могил прочесть имена. – Давайте кругом, мимо могилы вождя [444 - Могила вождя – имеется в виду Парнелл.], – предложил Хайнс. – Время есть. – Давайте, – сказал мистер Пауэр. Они свернули направо, следуя медленному течению своих мыслей. |
