В Павинку, деревню у подножья Лунева Гнезда, они пришли вчера уже в сумерках. Деревенские вначале глядели недобро, хотя видели перед собой только двух девиц (Дудочник от них отстал, сказал, что в избу не пойдет, спрячется где-нибудь на конюшне или в баньке). Но едва Десси назвалась шеламкой, все разом заулыбались, заворковали над бедными девоньками и быстро определили их к Гнешке, здешней повитухе, на постой. Нынче с утра Гнешка тоже старалась вовсю, чтоб угодить гостьям.

Павинку (об этом Десси спросила еще вечером) чужане миновали. Мимо Лунева Гнезда ни одна большая дорога не шла. Только дня два назад мальчишки видели с деревьев каких-то всадников почти у самого горизонта. «Вы что же, дозоров теперь не ставите?» — спросила на это Десси. «Какие там дозоры? — ответили ей. — Замок повымер весь».

В другое время Радка поудивлялась бы — больно непохоже было на родную деревню. Вроде рядом живут, только узкий рукав леса и лежит меж ними, но там, на родине, шеламцы — страшные нелюди, а здесь дороже братьев и сестриц родных. Но то в другое время. А сейчас она просто и бездумно радовалась всему, что видела и слышала: белому горячему телу печки, сладкому запаху сохнущих на печи яблок, знакомому дзеньканью ухвата о горшки, жилистым смуглым рукам Агнеты, ее старенькой темной юбке и фартуку с разводами сажи (верно, трубу недавно чистила). «Я уж и свидеться не чаяла», — думала Радка. Ей казалось, она так и помрет посреди болот, буераков да мертвых немых деревьев. О родителях, о козочках, о страшных чужанах-нелюдях вспоминать просто не хотелось.

А вот Десси слушала. Так же ни слова не говоря, головой не двинув, вбирала в себя Гнешкины слова и, казалось Радке, что-то такое в своей голове с ними делала.

— Так вот, помню, как-то спозаранок ко мне Атка прибежала. Она в замке кухарила тогда. Не одна она, конечно, да речь не о том. Она, дура, квашонку с утра притворила, в курятник сунулась — а яйка ни одного нет. Она — ко мне бегом. Тетушка, выручи. Стряпухи больно боялась. Стряпуха у них, правда, крутенька была. Но баба хорошая, справная, серьезная. Ладной ей за Меч дороги… Ну вот, прибежала ко мне Атка, а морозы тогда с утра злющие стояли, у нее аж сопли все под носом замерзли. Ну, дала я ей яиц пяток, у меня тогда курочки справно неслись. Прихожу обратно в избу. А она сидит вот тут же, где вы, у печки, и качается вся, так ее кашлем разбирает. Я, понятно, ей говорить стала, что ж ты делаешь, застудилась, смотри, вся застудилась, по морозу-то с разинутым ртом не бегай, а она только головой мотает, на крыльцо выскочила и харкать начала, ровно как ее кто-то наизнанку хочет вывернуть.

— Кровью? — спросила Десси.

Гнешка покачала головой:

— Не, не кровью. Кровью-то они потом харкали. Ну потом отошло, отдышалась, яйки взяла да и назад побежала. Стряпухи больно боялась. А я пошла снег смести, где она харкала-то. Глянула — а там ровно паутинка белая. И будто даже шевелится. Ну я и поняла, что дело худо… Только я сперва думала — это Атку кто испортил. Она девка шустрая была — может, у кого залетку отбила. А потом слышно стало — почитай все в замке кашляют. И помирать стали люди. Атка скоренько после того преставилась. А из господ первой Луниха умерла. В самый ледоход. И главное — чтоб в деревне хоть кто-нибудь заболел! Ну кашляли, вестимо, кашляли. У Лины вон из соседней избы младенчик от горячки помер. Но это ж другое совсем! А из замка стал народ разбегаться. Стыдно было им, конечно. Опять же у своих всех на виду. Но бежали. Жить-то хочется! А стал снег сходить, так увидели все, что замок с поднизу такая же белая паутина оплетает. Ну тут уж до всех дошло, что на весь замок порча наведена. Колдуна тогда своего в замке не было. Он еще осенью в лесу сгинул…

Десси вздрогнула.