Мы выпили по самой малости и, действительно, разговор покатил, как бы сам собой — легко и непринужденно. Минут через пять я понял, чего Евгений Николаевич от меня ждет. Его интересовал опыт воздушных стрельб, приобретенных нами там — и не просто статистика — кто сколько сбил, каков был расход боеприпасов на каждую пораженную цель, а в первую очередь — что приходилось преодолевать на пути к успеху.

Поняв, что он от меня ждет, я рассказал, ничего не тая и ничего не приукрашивая. Вести огонь по быстролетящим целям сперва было весьма затруднительно. Домашняя наша подготовка на конусах оказалась по меньшей мере бесполезной, если не вредной. И мы поняли это довольно скоро. Но понять — одно, а преодолеть какие-то прочные навыки, приспособиться к новым условиям, извиняюсь, совсем другое!

Евгений Николаевич слушал внимательно, старался не перебивать, а когда все-таки не мог удержаться, непременно извинялся: если позволите… с вашего разрешения… (Я каждый раз внутренне содрогался от удовольствия при этом). Он входил в мельчайшие детали, азартно изображал ладонями маневр противника в воздухе, увлекался, вроде сам участвовал в деле, переживал и нет-нет да спрашивал:

— Так что вы думаете, нам надо теперь делать?

— Кому, простите, — нам? — спросил я вовсе без задней мысли. Но ему что-то не понравилось, может быть не в словах, а в интонации, хотя я был уверен — никакой иронией в моем вопросе и не пахло.

— Летному составу Военно-воздушных сил. — сказал с излишней, мне показалось, торжественностью Евгений Николаевич и поглядел на меня осуждающе.

— Разрешите, как говорится, в порядке бреда, товарищ генерал?

— Давай.

— Когда самолет летит низко, тень машины перемещается, по земле с той же скоростью, что и машина. Верно? Теперь представим: цель несется над полигоном, где, понятно, никаких людей, где можно обеспечить полную безопасность, и тренирующийся летчик стреляет по тени. Думаю, так мы получим условия, более приближенные к истинным, чем при стрельбе по медленно перемещающемуся конусу.

— А контроль попаданий? — спросил генерал.

— Стреляем разрывными и фотографируем разрывы…

— Постой-постой, для чего тогда пушки? Тогда хватит и одного фотокинопулемета. В воздушных боях мы контролируем попадания, тренируемся с голым фотокинопулеметом…

Можно было ответить: не столько тренируемся, сколько должны тренироваться. Почему-то с фотоконтролем у нас все постоянно шло через пень в колоду — или пленки не было, или каких-то самых незаменимых реактивов не доставало, случалось сержант, в чьем ведении находилась обработка пленки, оказывался в кухонном наряде. Но я сказал о другом: психологически — хуже, если голый кинофотопулемет… Машина должна дрожать в ярости, мне надо видеть трассу, чтобы верить и чувствовать — веду огонь!

— Занятно рассуждаешь. А не будет ли слишком рискованным выход из атаки? — как бы разговаривая с самим собой, произнес тихо Евгений Николаевич и вскинул на меня взгляд: — Земля-то близко-близко получается… Заманчиво предлагаешь, хотя и рискованно.

— А жить, Евгений Николаевич, если подумать, тоже ведь рискованно. Но приходится.

— Трепло! Жить — рискованно… Как повезет… другому от собственной жены ежедневная погибель, а кто-то от начальства кончается. Ну ладно, давай попробуем зарисовать все — как цель пойдет, где солнце будет, откуда заход строить.

Мы рисовали долго и тщательно. Кое о чем спорили, соглашались, снова расходились во мнениях. Я совершенно позабыл, с кем имею дело. Евгений Николаевич был для меня начальником совершенно недосягаемой высоты, а мы вот так — летчике летчиком… и ничего.