В то же самое время сотрудники уголовного розыска отрабатывали все возможные зацепки по убийству Лиды Сурниной. В поле зрения сыскарей попал вор и торговец краденым Магруф Гаянов, азербайджанец по национальности. Молодой человек неоднократно приезжал к друзьям в Пионерский посёлок, имел чёрный костюм и серые рубашки. Хотя Магруфа трудно было назвать юношей – ему уже было за двадцать – выглядел он очень молодо, был сухощав и отлично соответствовал тому описанию похитителя Сурниной, которое имелось у следствия. Самого Магруфа для очного опознания в августе отыскать не удалось, однако возникла идея использовать его фотографию из паспорта (она имелась в формуляре, заполняемом при оформлении документа). Фотография Магруфа Гаянова была предъявлена 11 августа 10-летней Маргарите Голиковой, 12-летней Галине Голиковой и 16-летней Антонине Шепелевой, видевшим похитителя Лиды в непосредственной близости. И все три свидетельницы опознали на фотографии человека, убежавшего в лес за Пионерским посёлком с Лидой Сурниной на руках.

Прорыв состоялся! Имя убийцы было названо, теперь осталось лишь его отыскать.

Пока в Свердловске уголовный розыск буквально поштучно перебирал всех подозреваемых, похожих на разыскиваемого преступника, мрачная детективная история разворачивалась в 140 километрах к северу, в городе Нижнем Тагиле.

6 августа 1939 г. там пропала Рита Фомина, 2 лет 6 месяцев от роду. Случилось это нелепо, словно бы мимоходом, примерно так, как это происходило прежде в Свердловске – вроде бы был рядом только что ребёнок, а потом, р-раз – и нет его! – и никто ничего подозрительного не видел. Вообще.

В тот день около 16 часов мать девочки – Софья Михайловна Фомина – отправилась в столовую «Уралвагонзавода» за едой. Дочку она оставила на попечение соседки, Ирины Сергеевны Резчиковой, весьма пожилой уже женщины (ей шёл 71 год). Рита в это время находилась на крылечке дома №13 по улице Орджоникидзе. Мать отсутствовала от 30 минут до часа, впоследствии она по-разному оценивала этот период. По возвращении домой она узнала от Резчиковой, что Риточки нигде нет, и где она может находиться, соседка не знает. Мать бросилась на розыски, но все усилия отыскать дочь оказались безрезультатны.

В тот же вечер она обратилась в первое отделение нижнетагильской милиции, где ей предложили явиться завтра и – удивительный случай! – приняли заявление об исчезновении ребёнка. Учитывая, как вели себя в подобных ситуациях уральские милиционеры прежде, нельзя не признать некоторый прогресс в работе с гражданами, видимо, события лета 1939 г. заставили руководство областного Управления РКМ провести с подчинёнными соответствующую работу. Правда, работа эта далась участковому инспектору Мезенцеву с чрезвычайным напряжением умственных сил.

Нельзя не признать, что по мере ознакомления с материалами этого дела эпистолярные потуги работников милиции уже не раз и не два вызывали оторопь, но даже на фоне всего, прочитанного прежде, словотворчество нижнетагильского участкового производит очень сильное впечатление. Читая написанный им «Пратакол заявления» (так в оригинале), невольно ловишь себя на вопросе: это плод неграмотности или сильного опьянения? Или и того, и другого одновременно? Ибо так составлять документы недопустимо даже для 1939 г.

Вот образчик литературных мучений участкового: «Фамина Сафия Михайловна» (вместо «Фомина Софья Михайловна»), «замужная» («замужняя»), «член валакесем» (член ВЛКСМ), «ул. Оржаникизже» (ул. Орджоникидзе), «пришиля» (это слово «пришла», причём, так написано в двух местах), «не нашиля» («не нашла»), «я пашиля» («я пошла»), «Пасучеству дела…» («По существу дела…»).