Изменить размер шрифта - +
Их, кстати, раздавали не произвольным образом, а особо отличившимся «правофланговым», «передовикам» и «застрельщикам соцсоревнования», и право нести портрет какого-нибудь Кабакова или Кагановича считалось серьёзным поощрением. Во время торжественного шествия нельзя было переходить из одной «коробки» в другую, а уж попытка сбежать грозила самыми крупными неприятностями, поскольку позволяла поставить вопрос о политической благонадёжности беглеца. И неважно, что беглецу могло быть всего 14 или 15 лет, в то время малолетство не служило оправданием политической ошибки.

Поэтому интуитивно автор склонен доверять справке, представленной 16 школой. Никто не покрывал Винничевского, никто из учителей не ошибался, пересчитывая учеников перед и после первомайской демонстрацией, никому из школьной администрации и в голову не приходило обманывать уголовный розыск, в те годы подобный обман был чреват самыми тяжкими последствиями.

Винничевский действительно стоял в одной из шеренг учащихся седьмых классов и, возможно, даже нёс выкрашенное красной краской древко транспаранта с каким-нибудь лозунгом типа: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство!». А это означало, что в сад Уралпрофсовета со стороны улицы Шевченко проник кто-то другой.

Трудно отделаться от ощущения, что порой Винничевский попросту издевался над уголовным розыском. Во время одного из ноябрьских допросов – в следующей главе мы скажем об этих допросах подробнее – обвиняемый рассказал, как поступил с вещами, взятыми у убитого 12 сентября Вовы Петрова. Напомним, что шарф и чулочки мальчика не были найдены. Винничевский заявил, что чулочки отдал детворе, встреченной на обратном пути от места совершения убийства, а шарф подарил дяде, брату отца, Василию Ивановичу Винничевскому, гостившему у них около месяца. Разумеется, такую зацепку уголовный розыск пропустить не мог, и старший лейтенант Вершинин срочно отбил в Омск, где проживал Василий Винничевский, спецсообщение, в котором просил отыскать дядю, допросить его о происхождении шарфа, а сам шарф изъять. Вот тут, казалось бы, и появится «железная» улика, накрепко связывающая Владимира Винничевского с одним из эпизодов.

Но розыск коллег-омичей принёс обескураживающий результат. Уголовный розыск установил, что в начале ноября 1939 г. Василий Винничевский выехал из города в неизвестном направлении. Его разыскивали, но так и не нашли, его судьба по материалам расследования не прослеживается. Вместе с ним канула в безвестность и ценная улика. Если она, разумеется, вообще существовала.

Последняя оговорка вовсе не случайна. Дело в том, что Елизавета Винничевская впоследствии утверждала, что ей ничего неизвестно о дарении шарфа. Интересен и не до конца понятен другой момент: вернувшегося после убийства сына обыскал отец и шарфа не нашёл. Зачем отец обыскивал сына – неясно, Владимир Винничевский во время допроса обмолвился об этом мимоходом и не сделал разъяснений на этот счёт. Кроме того, не совсем понятно, как можно спрятать шарф под пиджаком так, чтобы его не заметили (конечно, имеет значение, каким этот шарф был, если тонкое шёлковое кашне, то спрятать можно, но вряд ли маленький мальчик из бедной семьи мог носить такую вещицу).

В общем, и с этой уликой ничего у Вершинина и его подчинённых не получилось. На языке так и вертятся слова из известной песенки: «Что они ни делают – не идут дела!»

Внимательный читатель наверняка помнит, что уголовного розыск располагал весьма важной уликой, оставленной преступником на теле Вовы Петрова, похищенного и убитого 12 сентября 1939 г. Речь идёт о довольно чётком отпечатке ноги, оставленном на пояснице и части спины трупа. Отпечаток этот был измерен, и хотя нам ничего не известно о рисунке подошвы, всё же интересно было бы узнать о том, насколько размеры отпечатка соответствовали размерам обуви Винничевского? Всё-таки три пары его обуви были изъяты во время обыска по месту жительства, а четвёртая находилась на ногах обвиняемого во время задержания, так что, казалось бы, материал для сравнения имелся.

Быстрый переход