|
Должно быть, он испытал немалое облегчение, узнав, что сотрудникам уголовного розыска его собственные похождения неинтересны, им нужно узнать побольше о проделках Василия Кузнецова. Свидетель со своей стороны расстарался как мог. Бахарев в деталях восстановил события вечера, когда Кузнецовым был обворован пьяный мужчина, и даже сообщил, что ему известно о других правонарушениях Василия. Бахарев рассказал, что Кузнецов как-то совершил хищение вина из магазина на улице Шевченко. Конкретики по этому эпизоду он никакой не сообщил, поскольку пересказ делался с чужих слов, но желание угодить представлялось очевидным.
1 ноября Лямин добрался до Сергея Баранова. Во время нового допроса последний в целом повторил то, что сообщал в начале осени Подбело, только уже не настаивал на том, будто знает имена убийц. Содержательная часть воспоминаний Баранова теперь обрывалась на том, что после совместного распития вина около полуночи 12 июля отец Кузнецова отправился спать в дом, а сам Кузнецов-младший вместе с Мерзляковым ушли со двора. Куда именно они ушли, Баранов не знал. Лямин зачитал обвиняемому выдержки из его показаний, данных уголовному розыску в июле и прокурору Подбело – в сентябре, Баранов в ответ заявил, что в обоих случаях лгал. В общем, он пошёл в полный отказ, и следует признать, что за всё время пребывания под следствием это был, пожалуй, его первый разумный шаг. Не дождавшись из уголовного розыска дополненных материалов расследования, новый начальник 2-го отделения спецотдела прокуратуры Мокроусов 22 ноября 1938 г. добился встречи с обвиняемыми. Допросы его оказались короткими, деловыми и по существу. Василию Кузнецову новый начальник 2-го отделения задал всего четыре вопроса: «Кто из вас троих совершил убийство девочки Грибановой?», «Как вы узнали о квартире Грибанова и её расположении?», «Что вас заставило давать показания, что убийство совершено вами?» и «Кто отводил на место убийства: вы прокурора или вас – прокурор?». Кузнецов к концу четвёртого месяца пребывания в застенке, по-видимому, чувствовал себя очень плохо, и если раньше выражался хоть и косноязычно, но всё же понятно, то теперь бормотал что-то совсем невпопад. Так, на третий вопрос (о побудительной причине признаться в убийстве) он ответил крайне неудачно, дословно так: «Баранов сказал, что давай возьмём на себя, будет лучше, ну я и согласился». Тем не менее, несмотря на такую нелогичность, а может, и благодаря этому, новый прокурор прекрасно понял, кого именно видит перед собой, и потерял к Василию Кузнецову всякий интерес. В тот же самый день Мокроусов допросил двух других подозреваемых – Баранова и Мерзлякова – и проделал это очень быстро, задав буквально по два вопроса каждому, что называется, не размазывая кашу по тарелке. Видимо, в голове прокурора уже созрело определённое мнение об этом деле, и он желал лишь убедиться в его обоснованности. Мокроусов предложил милицейскому начальству прекратить дальнейшее расследование ввиду очевидной непричастности обвиняемых к убийству и неспособности уголовного розыска силами своего оперативного состава отыскать истинного виновника преступления. Это был очень неприятный для руководства РКМ выход, но в сложившейся к тому времени ситуации он являлся наиболее разумным. Драматизм ситуации заключался в том, что к тому времени и Свердловская прокуратура, и Управление НКВД вступили в очередную пору мрачных перемен, и, казалось, будущее никому из работников этих ведомств не сулило ничего хорошего. Одновременно сошлось несколько не связанных между собой, но крайне важных факторов. Во-первых, к концу ноября 1938 г. в стране вовсю развернулась кампания по разоблачению клеветников и лжедоносчиков, которые на волне борьбы со шпионажем, троцкистами и разного рода заговорщиками стали на путь оговора честных коммунистов и рядовых советских граждан. По официальной версии Вышинского, активно педалировавшего эту тему, недобросовестные граждане занимались компрометацией честных коммунистов, работников и передовиков производства из карьеристских и разного рода корыстных побуждений. |
