В ней есть некая лабораторная чистота, делающая его почти неправдоподобным, есть в нем нечто от хрестоматийно-арифметических задач.

Но было это в самой жизни, я даже имен не изменил. По шоссе, влажному от недавно выпавшего дождя, движутся навстречу друг другу две легковые машины — «Жигули» и «Москвич», в «Жигулях» сидит семья Ивановых — отец, мать и взрослая дочь; в «Москвиче» семья Петровых, тоже трое — отец, мать и взрослая дочь. По вине «Жигулей» создается аварийная ситуация, машины сталкиваются, все трое Ивановых погибают, известный урон нанесен и семье Петровых, которая была в «Москвиче»: разбита машина, сидящие в ней травмированы не только морально, но и физически.

Петровы подают в суд исковое заявление. Да.

Вопрос: насколько оправдано это желание Петровых получить от единственного оставшегося в живых члена семьи Ивановых (взрослого сына), которого в машине не было и который является по закону наследником, материальную компенсацию за аварию?

Сюжет этот нельзя отнести к разряду так называемых юридических казусов. Юридически он ослепительно ясен. Петровы по закону могут получить сумму для ремонта пострадавшего автомобиля и для оплаты расходов на лечение от сына-наследника.

Строгие моралисты, вероятно, негодующе заявят, что сюжет этот нельзя отнести и к разряду казусов моральных. Человек, в котором живо моральное чувство, не станет в подобной ситуации настаивать, тем более через суд, на возмещении расходов.

Но попытаемся на минуту, без излишне возвышенных эмоций, понять этих людей, т. е. Петровых, ставших нам несимпатичными даже в самом холодно-объективном (я к этому умышленно стремился) изложении. Вы едете в отличном настроении в собственной машине, с дорогими вам людьми — женой и дочерью — в выходной день по шоссе, и вот нежданно-негаданно, как в дурном сне, по вашей полосе навстречу вам летят боком «Жигули», в которые вы и ударяете со страшной силой, разбивая машину.

Почему, собственно, не можете вы на основании закона потребовать возмещения нанесенного ущерба — не морального и физического (невозместимы они), а чисто материального? Что может и должно вас остановить?

Закон на вашей стороне, на работе неприятностей тоже не будет, ибо человека, действующего согласно с буквой закона, назвать безнравственным нельзя. Социально-этический парадокс заключается в том, что его нельзя назвать нравственным, потому что нравственность далеко не исчерпывается верностью юридическим законам; но и безнравственным, с точки зрения социальной этики, возводящей эту верность в весьма высокий ранг, его тоже назвать нельзя. Он как бы находится на ничейной земле, вне добра и зла…

Под «сению закона» у Петрова, как мы видим, все в полном порядке. Суда земного бояться ему нечего: он на его стороне. Не боится он и той мистической инстанции, которую наш великий поэт патетически-взволнованно назвал «божьим судом», ибо в бога, судя по всему, не верует и посему его не соблазняет рай и не вызывает ужаса ад.

Что же остается? Ах, да! — то самое чувство, о котором заявляли строгие моралисты. Но что это за чувство, чем должно быть наполнено оно, чтобы могущественно формировать поведение человека? И почему оно должно у Петрова перевесить совпадающие между собой в полной гармонии чисто юридические и субъективно материальные соображения?

…Чем подробнее разбираю я в уме эту историю как логическую модель, тем сильнее охватывает меня душевная неловкость, как тогда, в университетской аудитории, при обсуждении задачи о неумехе наблюдателе и тонущем человеке. Тогда казалось — кто-то действительно тонет, а мы мудрствуем лукаво. Теперь — не кажется, нет, известно доподлино! — погибли три человека, великая беда стряслась на дороге, а мы разбираем холодно: что могло и должно было остановить сидевшего за рулем безвинной машины Петрова, когда он решал про себя, потребовать или не потребовать у сына погибшего с женой и дочерью Иванова тысячу двести семьдесят пять рублей пятьдесят шесть копеек в возмещение понесенных убытков, а потом настаивал на описи имущества?

Но ведь это ж, черт возьми, не логическая модель, не отвлеченно-нравственная задача-головоломка! Тут настоящие трупы, живое страдание, не заживающие в душе раны, тут горе, скорбь, великая, непоправимая беда, страшнее которой нет в мире.