В классе восьмом я начала писать стихи. Мама нашла тетрадь и возмутилась. Чем заниматься такой ерундой, говорила она, шла бы лучше работать. Она читала эти стихи вслух и буквально глумилась над каждой строчкой. Я заплакала и умоляла отдать мне тетрадь, но она не отдала. А там были и мои дневники, это моя душа там была! Я писала и про детскую первую любовь (он, конечно, никогда не узнал об этом чувстве, человек, которого я тогда любила). Мать собрала родственников и устроила настоящий домашний суд. „Вы посмотрите, — говорила она им, — что она пишет, это в шестнадцать-то лет!“ Я потеряла сознание в первый и последний раз в жизни. Упала в обморок, как барышня из старого романа. Тогда мама не на шутку перепугалась — она ведь все-таки любила меня — и назавтра потащила к врачу. Я потом все это сожгла, и стихи, и дневники.

Я стала с того времени скрытной и, пожалуй, жестокой. Не только человеку, даже бумаге ничего не доверяла: все время стояла передо мной моя мама, и я слышала, как она смеется.

Марина Валентиновна! Это первое письмо, в котором я исповедуюсь, исповедуюсь перед Вами.

Когда я кончила школу, я ушла из дому. Я стала работать в районной газете корректором и изредка пописывала. Один добрый человек посоветовал мне поступить на факультет журналистики, я неожиданно для себя поступила на заочный. Мать не одобрила моего выбора, она хотела, чтобы я поступила на медицинский (вот пишу Вам и вдруг первый раз подумала о странном совпадении: ведь и родители Валерия заставили его пойти на медицинский).

Потом я работала в рекламе, получала семьдесят рублей зарплаты, из них двадцать пять отдавала за комнату, всю зиму ходила в старых летних туфлях, но к матери за помощью не обратилась.

Потом я работала в многотиражке на заводе тяжелого машиностроения литсотрудником. Это были лучшие годы в моей жизни. Я познакомилась с интересными, увлекающимися людьми, но все время хотелось чего-то нового — людей, встреч, мест. Все время мне казалось, что можно жить разнообразнее и плодотворнее, чем я живу. Тянуло в дорогу, к новым местам. Мне почему-то казалось, что перемена места изменит всю мою жизнь к лучшему. Я в это верила так же наивно, как в то, что высшее образование изменит мою судьбу. Я узнала, читая „Журналист“, что есть вакансия в районной газете в маленьком городе на севере, в той области, где я сейчас живу. Мне ответили. И вот около двух лет я работаю завсельхозотделом в местной районной газете. Работаю иногда с четырех утра до двенадцати ночи. Живу у одной доброй бабуси в избе, за перегородкой.

Можно я расскажу теперь, как познакомилась с Валерием? Я сидела с ребятами в баре при гостинице в областном городе. А жила я тогда в этом городе долго, потому что занимаюсь еще в университете марксизма-ленинизма и была у нас сессия. Ко мне отнеслись хорошо, дали мне место в гостинице обкома, чтобы я работала над дипломом. Вот я и сидела в баре, было это совсем недавно, в марте. Мы болтали, дурачились, настроение было хорошее, потому что все успешно выдержали последний экзамен в нашем университете марксизма-ленинизма. Я Валерия не заметила, но кто-то из ребят показал на него. Вот, мол, уже полчаса не отрываясь изучает тебя. Вижу — действительно, сидит — смотрит не отрываясь, без улыбки, строго и как-то торжественно. Ребята говорят: „Позовем его к нам?“ Позвали, он подошел, так мы и познакомились. И тут опять пошел общий разговор, бессвязный, бестолковый, а в конце разговора он вдруг меня спросил: „Можно с вами посоветоваться? У нас вечер в институте готовится о вреде курения, вы, как журналист, не подскажете что-нибудь?“ Я согласилась.

А сам он курил, он курил, пока не узнал, что у меня аллергия на дым. Мы были, я помню, за городом, жгли старые листья в апреле, тлели костры, хорошо пахло дымом, он подошел к одному костру и с комичной торжественностью, чтобы развеселить меня, — ему все время хотелось, чтобы мне было весело, — кинул в огонь пачку сигарет с забавной клятвой не курить до тех пор, пока у меня не появится аллергия на отсутствие табачного дыма.