— Карла Генриховича нынче в городе нет. На водах свой гастрит благостными флюидами питают. — Он сладко улыбался Насте пухлыми яркими губами. — Чем могу быть полезен? Разрешите представиться — компаньон господина Карцумовича, — Лев Ефимович Полштейн.

— Адвокат Карцумович когда вернется? Я дело к нему личное имею.

— Ах, милая барышня! К Пасхе в таком случае и приходите. Только. позвольте вас заверить — компаньон — лицо сугубо доверенное, всю ответственность за ведение дел и секретность их сохранения с владельцем этого дела разделяющее. — Толстяк, уловив беспокойство в лице хорошенькой простолюдинки, галантно усадил ее в продавленное кресло.

— Стало быть, я могу через вас передать привет Карлу Генриховичу?

— В какой угодно форме — и в устной. и в письменной, и в нотариально заверенном прошении… — Он радушно улыбнулся и весело посмотрел на задумавшуюся посетительницу. — Ну-с?

— От господина Василия Барковского. Привет передают. — Нахмурив брови, исподлобья посмотрела на несолидного компаньона Настя. Тот сразу же переменился в лице, преобретя сходство с печальной старой обезьяной.

— Слыхивал-с, слыхивал-с. Не скажу, что знаком был с покойным, а представление хорошее имею… Ведь Карл Генрихович тогда в его шумном деле со стороны защиты выступал. Это уж он после Тулы сюда, к солнышку и морю перебрался. Так-с… Вам, собственно, барышня, что угодно-с? Готов служить верой и правдой.

Настя сняла с головы шерстяной платок, покрытый каплями растаявшего снега и покосилась на лужицу, блестевшую под ее валенками. День выдался темный, слякотный, с мокрой метелью и резким ветром. Возможно, та, что лежала в инфекционном изоляторе, уже без сознания или вовсе померла. Чем навредишь ей теперь?

— Я санитаркой в городской больнице служу. Вчера нам с греческого парохода женщину доставили в бреду и лихорадке. Так она меня, как о последней воле молила, привезти адвоката вашего, поскольку он ей единственный преданный человек в этом городе.

— Значит, сильно хворают-с? Эх-ма… Инфекция азиатская или греческая… Дай Бог справиться эскулапам нашим, а то ведь глядишь и… — Лев Ефимович потер взмокший лоб, принимая решение.

— Похоже, недолго протянет. Мне уж на что зараза не страшна, и то на нее глядеть боязно.

— Ладно, ладно, милая моя воительница с инфекциями, — толстяк отпер сейф и достал оттуда перевязанный бечевкой небольшой клетчатый пакет. — Берите это и несите страдалице. Бог знает, что там у нее — может, амулеты заговоренные, либо образки — помочь могут. Сюда, в контору, этот сверток вчера утром матросик доставил и даже полтинника не взял. Сказал, господину Барковскому, либо его сподвижникам передать… Стало быть, вы сподвижницей и являетесь.

Настя нерешительно взяла пакет и опасливо спрятала его на груди.

— А больше ничего передать не надо? Ну, что ж, спасибо. Доставлю, как велено.

— Только ты вот что, голубушка… — Лев Ефимович жалобно посмотрел на девушку. — Секретность-то в любом случае соблюди. А ежели просительница наша кончилась, Царство ей небесное, обратно ко мне пакетик верни. Прибудет Карцумович, пусть сам и разбирается. Не резон нам в чужие дела без всякой надобности соваться.

Когда Настя вернулась в больницу, было уже за полночь.