|
– Да я и не говорю, чтоб ты ее пил! – с раздражением возразил Дзульяни. В этот момент они дошли до палаццо Соранцо. Гондолы их находились уже там. Дзульяни решил проводить Орио до постели; он считал, что приятель в жару, и боялся, чтоб тот не упал на лестнице. – Оставь меня, убирайся! – сказал Орио на пороге своей спальни. – Ты мне надоел. – Взаимно, – ответил Дзульяни, входя все же в комнату. – Но я должен избавиться от этого золота, и нам надо произвести раздел. – Бери все и оставь меня! – сказал Соранцо. – Не хочу я и смотреть на золото, ненавижу его. Не понимаю даже, на что оно годится. – Вот тебе на! Да на все, что угодно! – вскричал Дзульяни. – Если бы можно было купить за деньги хотя бы сон! – мрачно произнес Орио. И, взяв товарища за руку, он отвел его в угол комнаты, где Наам, завернувшись в белый шерстяной плащ, лежала на шкуре пантеры и спала таким глубоким сном, что не проснулась и при появлении своего господина. – Смотри! – сказал Орио Дзульяни. – А кто это? – спросил тот. – Твой египетский паж? Будь он женщиной, я бы его у тебя похитил. А так – что мне с ним делать? По христиански он не говорит, и, проживи я хоть тысячу лет, я бы все равно не понял, что он, басурман, лопочет. – Посмотри, скотина несчастная! – сказал Орио. Посмотри на этот гладкий лоб, спокойный рот, глаза, мирно затененные веками! Посмотри, что такое сон, что такое счастье! – Принимай опиум, и тоже заснешь, – сказал Дзульяни. – Зря стал бы его пить, – возразил Орио. – Знаешь ты, что дает этому мальчику возможность так глубоко спать? То, что он никогда не обладал ни единой золотой монетой. – Какие ты сегодня заводишь нудные и наставительные речи, – сказал, зевая, Дзульяни. – Ладно, будешь считать? Нет? Тогда я стану считать один, и не пеняй, даже если я обнаружу, что всю свою часть выигрыша ты выбросил под мост Баркарол. Орио пожал плечами. Дзульяни сосчитал, и для Орио выделилась еще очень значительная сумма, которую молодой человек и выдал приятелю самым щепетильным образом. Затем он удалился, пожелав Орио отдохнуть и посоветовав прибегнуть к кровопусканию. Орио ничего не ответил, а, оставшись один, собрал все цехины, раскиданные по столу, и ногой затолкал их под ковер, чтобы не видеть. Действительно, один вид золота вызывал у него возраставшее с каждым днем физическое отвращение, которое, конечно, было в нем признаком одного из ужасных душевных заболеваний, принимающих некое вещественное обличье в своих проявлениях. Не одни лишь золотые монеты вызывали у него это болезненное отвращение. О не мог видеть блеска стального клинка или женских драгоценностей, без того чтобы перед ним не возникали зримо, если можно так выразиться, зверства, совершенные им, когда он был ускоком. Он скрывал свои муки и даже совсем заглушал их, когда необходимость действовать подхлестывала его скудеющую кровь. Вместе с Морозини он провел новую кампанию, ту славную экспедицию, когда венецианский флот водрузил свое победоносное знамя над Пиреем. Понимая, что все уважение, которым он может пользоваться в дальнейшей своей жизни, зависит от его поведения в этих обстоятельствах, Орио совершал чудеса доблести. Он полностью смыл позор, которым запятнал себя как губернатор Сан Сильвио, и принудил всю армию говорить, что если он и был плохим администратором, то, во всяком случае, это не мешало ему быть отличным командиром и храбрым воином. Сделав это последнее усилие, Орио, достигший успеха во всех своих предприятиях, всеми прославляемый, любимый адмиралом как родной сын, Орио, избавившийся от всех своих врагов и богатый сверх всяких надежд, возвратился на родину и решил впредь не покидать ее, чтобы полностью наслаждаться плодами своих ужасных дел. Но тут то правосудие божеское и покарало его, лишив всей былой силы характера. |
