|
Палач не осмелится поднять на тебя руку, ты будешь сослан, а через год ты вновь понадобишься и получишь возможность совершить славный подвиг. Ты одержишь победу, и благодарная родина простит тебя и высоко вознесет. – Наам, ты просто безумна, – с тоской произнес Орио. – Ничего ты не понимаешь в людях и нравах нашей страны. Не можешь ты дать мне хороший совет. – Но я могу выполнить то, что ты задумаешь. Скажи, что мне сделать. – Если бы у меня была какая нибудь мысль, разве я оставался бы здесь хоть на один миг? – Нам остается бегство, – сказала Наам. – Уедем. – Это лишь на самый крайний случай, – сказал Орио, – ведь бегство означает признание. Послушай, Наам, надо найти человека, хорошо владеющего клинком, наемного убийцу, человека ловкого и верного. Может быть, ты знаешь здесь, в Венеции, какого нибудь ренегата, перебежчика из мусульман, который никогда обо мне не слышал и который из одного лишь доброго отношения к тебе за большую сумму денег… – Ты, значит, опять хочешь пойти на убийство? – Молчи! Говори тише. Не произноси здесь таких слов даже на своем языке. – Должны же мы договориться. Ты хочешь, чтобы он умер и чтобы я приняла на себя всю ответственность, испытала всю опасность такого дела? – Нет, я этого не хочу, Наам! – вскричал Соранцо, сжимая ее в своих объятиях, ибо мрачный вид Наам испугал его, напомнив, что сейчас не время ему утратить ее преданность. – То, чего ты желаешь, будет сделано, – сказала Наам, идя к выходу. – Стой, да нет же, это будет хуже всего! – сказал Орио, останавливая ее. – Его сестра и тетка обвинят меня, и похоже будет на то, что я испугался правды о себе. Да и не хочу я, чтобы ты подвергалась опасности. Уходи, Наам, оставь меня, спасай свою голову от того, что угрожает моей. Сейчас еще есть время, беги! – Я тебя никогда не оставлю, ты это отлично знаешь, – невозмутимо ответила Наам. – Что? Ты пойдешь со мной даже на смерть? Подумай, тебя тоже, возможно, обвинят в соучастии. – Не все ли мне равно? – сказала Наам. – Разве я боюсь смерти? – Но устоишь ли ты на пытке, Наам? – вскричал Соранцо, внезапно обеспокоенный этой новой мыслью. – Ты опасаешься, что я не выдержу мук и выдам тебя? – холодно и сурово спросила Наам. – О, никогда! – вскричал он с наигранным пылом. – Ты единственное существо, которое меня поняло, которое меня полюбило и пошло бы ради меня на тысячу смертей! – Ты говоришь, что единственный выход – это удар кинжала? – произнесла Наам, понизив голос. Орио не ответил. Он не знал, на что решиться. Этот выход и соблазнял его и страшил. Он стал перебирать в уме всевозможные планы, один невыполнимее другого, пока наконец голова у него не пошла кругом и он не впал в полнейшее отупение. Наам встряхивала его, не в силах будучи вырвать у него хоть слово. Она чувствовала, как руки у него закоченели, и подумала, что он умирает. У нее мелькнула даже мысль, что в миг смятения он, может быть, проглотил яд и позабыл об этом. И она вызвала врача. Барболамо нашел, что он в очень тяжелом состоянии, и вырвал его из оцепенения возбуждающими средствами, вызвавшими жестокую реакцию. У Орио начались сильнейшие судороги. Тогда доктор вспомнил, что его пациент давно уже не прибегал к наркотикам, и подумал, что эти лекарства, которыми Орио в свое время злоупотреблял в такой мере, что они перестали оказывать действие, сейчас, может быть, снова помогут. Поэтому он решился дать больному очень сильную дозу опиума, от которой тот сейчас же успокоится и погрузится в глубокий сон. Убедившись, что больному лучше, врач удалился, так как было уже очень поздно и ему надо было зайти к другим пациентам, прежде чем возвращаться домой. Наам в течение нескольких минут с беспокойством сидела у ложа своего господина. |
