— В котором часу вы встречаетесь с моей сестрой? — спросила она, когда обрела голос.

— Где-то через полчасика, если она не задержится. Она старалась держаться предельно вежливо, чтобы заранее искупить неизбежную будущую невежливость. Через пять минут звонок задребезжал снова; на крыльце стояла романтическая фигура, отчетливо и резко выделявшаяся на фоне блеклого неба; а по ступеням уже поднимались Тревис де Коппет и Эд Бимент.

— Останьтесь, — порывисто шепнула она. — Эти люди скоро уйдут.

— У меня в запасе два часа, — ответил он. — Конечно, я подожду, если скажете.

Ей хотелось броситься ему на шею, но она сдержала и себя, и свои руки. Гости были представлены друг другу, после чего Джозефина распорядилась подать чай. Молодые люди начали расспрашивать Эдварда Дайсера о войне; он отвечал вежливо, но торопливо.

Через полчаса он спросил Джозефину:

— Не скажете, который час? Мне бы не опоздать на поезд.

Присутствующие могли бы заметить, что у него на запястье поблескивают часы, но намека никто не понял: этот человек притягивал их к себе, как чудо природы, которое они, пользуясь случаем, намеревались изучить вдоль и поперек. А если бы гости поняли состояние Джозефины, ее непременно сочли бы эгоисткой, не желающей делиться предметом общего интереса.

Положение не изменилось даже с приходом ее замужней сестры Констанс; Дайсер в очередной раз попал в силки человеческого любопытства. Когда часы в прихожей пробили шесть, он бросил отчаянный взгляд на Джозефину. С запозданием оценив ситуацию, гости отступились. Констанс увела Диллонов наверх, в гостиную, а парнишки отправились по домам.

Тишина; только сверху доносились приглушенные голоса да на улице поскрипывал снег под колесами проезжающего автомобиля. Не говоря ни слова, Джозефина звонком вызвала горничную, предупредила, что ее ни для кого нет дома, а потом затворила дверь в коридор. После этого она села рядом с ним на диван, сцепила пальцы и стала ждать.

— Слава богу, — сказал он. — Задержись они еще на минуту, я бы, наверное…

— Ужасно, да?

— Я приехал ради тебя. Тогда в Нью-Йорке я на десять минут опоздал к отправлению поезда — меня задержали во французском бюро пропаганды. А письма писать я не мастер. С тех пор я только и думал, когда смогу вырваться сюда, чтобы тебя увидеть.

— Я грустила.

Но это было в прошлом; сейчас она предчувствовала, что через мгновение окажется у него в объятиях, ощутит, как вопьются в нее до синяков пуговицы его кителя, как будет саднить ей кожу его диагональная перевязь, которая сблизит их, свяжет воедино. У нее не осталось ни сомнений, ни преград — он был всем, чего она жаждала.

— Я пробуду здесь еще полгода… возможно, год. Потом, если эта проклятая война не закончится, мне придется уехать. Очевидно, я не имею права…

— Погоди… погоди! — вскричала она. Ей хотелось распробовать счастье на вкус. — Погоди, — еще раз повторила она, опуская ладонь на его руку. Все предметы вдруг обрели поразительную четкость; она видела, как проходят секунды и каждая несет кусочек чуда навстречу будущему. — Вот теперь говори.

— Я тебя люблю, вот и все, — прошептал он. Она замерла у него в объятиях, и ее волосы коснулись его щеки. — Мы знакомы совсем недавно, тебе всего восемнадцать, но жизнь научила меня действовать не откладывая.

Поддерживаемая его рукой, она запрокинула голову, чтобы смотреть на него снизу вверх. Грациозно и мягко выгнув точеную шею, Джозефина медленно прильнула к его плечу, как умела только она, и приблизила к нему губы. «Давай», — скомандовала она без слов. С неожиданным тихим вздохом он взял в ладони ее лицо.