А потом они лежали рядом — в такие моменты в старых фильмах герои обязательно раскуривали сигарету, возможно, одну на двоих — но сейчас в кинематографе курению объявлен бой, да они и по жизни не курили оба. Поэтому просто лежали, слегка касаясь друг друга пальцами рук — это легкое, почти прозрачное, воздушное касание приятно контрастировало с недавним исступленным вжиманием друг в друга.

И тут Варя вдруг сказала:

— Помнишь, ты предлагал?..

— Что? — легкомысленно откликнулся Алеша.

— Пожить вместе.

— Да. И?

— И — я согласна.

— О, круто! Когда ты перевезешь ко мне свои вещи?

— Нет, давай лучше у меня, — ускользнула Варя. — Места в моей квартире больше. И вообще… — Она хотела сказать, что уже привыкла к своему жилищу и будет чувствовать себя в нем гораздо спокойней и уверенней, чем у него, — но промолчала, а Алексей и без того понял, что она не выразила (и сверхспособности здесь ни при чем).

— Можно и у тебя. Когда назначим переезд?

— Приезжай в выходные.

— Давай.

Вот так все и произошло — спокойненько и без фанфар. И то, что он давно предлагал Варе, свершилось: они стали жить вместе.

Однако… Однако… Однако… Ему не надо было быть особенно сильным экстрасенсом, чтобы понять: не так все просто. Что-то за этим Вариным предложением скрывается. Для чего-то его переезд был ей нужен. Нужен — причем по работе. По службе.

И эта мысль — как щелочь, как кислота или оскомина — стала подспудно беспокоить его. Отравлять ему жизнь.

Прошло четыре месяца.

Варя

Ноябрь

— Опять сны? — Варя участливо положила возлюбленному ладонь на лоб, погладила по плечу. Лоб был весь мокрый от пота, плечо влажное, да и подушка тоже. Данилов открыл глаза, косным со сна голосом пробормотал:

— Я опять кричал?

— Скорее стонал.

— Мешался тебе?

— Не без этого.

— Я сейчас уеду домой.

— Не пори ерунды. Пять утра.

— Ладно, пойду лягу в гостиной.

Варя ничего не возразила и включила ночник. Данилов, жмурясь, сполз с кровати, схватил свои подушку и одеяло и пошлепал прочь из спальни.

Варя посмотрела на часы на телефоне: начало шестого. За окном, за плотными шторами, ни зги не видно — только слышен отдаленный шум большого города, словно мерно дышит в полусне огромное животное или работает в отдалении гигантский завод. И еще почему-то чувствовалось, что скоро утро — может, оттого, что где-то за стенкой бормотал соседский телевизор или вот хлопнула дверь подъезда — раннеутренний горемыка отправился на работу, на службу, на вахту. Скоро выйдет скрести снег узбек-дворник, приедет мусорная машина и станет грохотать баками. В последнее время, с тех пор как Кононова согласилась наконец, чтобы любимый переехал к ней, она в совершенстве изучила все, что звучало в городе с утра. Пришлось изучить. Потому что стонать, или кричать, или метаться Алеша начинал обычно в четыре — в пять. (А может, в более ранние часы ночи она слишком крепко спала и ничего не слышала?) От шума, что он производил, девушка просыпалась и, в свою очередь, расталкивала, будила его…

И в итоге оказывалась в дураках: он-то уйдет в другую комнату или перевернется на другой бок и снова заснет — а ей мыкаться. Когда настигнет ее сон, сморит — а когда и нет. Вот и получалось: Данилов, не связанный жестким графиком, мог отсыпаться, сколько душе угодно. Первый прием (тут с Сименсом имелась твердая договоренность) он никогда не назначал раньше часу дня.