Оноре ДЕ БАЛЬЗАК. УТРАЧЕННЫЕ ИЛЛЮЗИИ
Человеческая комедия: Этюды о нравах (Сцены провинциальной жизни) - 6
ВИКТОРУ ГЮГО
Вы, по счастливому уделу Рафаэлей и Питтов, едва выйдя из отрочества,
были уже большим поэтом; Вы, как Шатобриан, как все истинные таланты,
восставали против завистников, притаившихся за столбцами Газеты или
укрывшихся в ее подвалах. Я желал бы поэтому, чтобы Ваше победоносное имя
способствовало победе произведения, которое я посвящаю Вам и которое, по
мнению некоторых, является не только подвигом мужества, но и правдивой
историей. Неужели журналисты, как и маркизы, финансисты, лекари, прокуроры,
не были бы достойны пера Мольера и его театра? Почему бы Человеческой
комедии, которая castigat ridendo mores 1, не пренебречь одной из
общественных сил, если парижская Печать не пренебрегает ни одной?
Я счастлив, милостивый государь, пользуясь случаем, принести Вам дань
моего искреннего восхищения и дружбы.
Де Бальзак
/ 1 Смехом исправляет нравы (лат.).
Часть первая
ДВА ПОЭТА
В те времена, к которым относится начало этой повести, печатный станок
Стенхопа и валики, накатывающие краску, еще не появились в маленьких
провинциальных типографиях. Несмотря на то, что Ангулем основным своим
промыслом был связан с парижскими типографиями, здесь по-прежнему работали
на деревянных станках, обогативших язык ныне забытым выражением: довести
станок до скрипа. В здешней отсталой типографии все еще существовали
пропитанные краской кожаные мацы, которыми тискальщик наносил краску на
печатную форму. Выдвижная доска, где помещается форма с набранным шрифтом,
на которую накладывается лист бумаги, высекалась из камня и оправдывала свое
название мрамор. Прожорливые механические станки в наши дни настолько
вытеснили из памяти тот механизм, которому несмотря на его несовершенства,
мы обязаны прекрасными изданиями Эльзевиров, Плантенов, Аль-дов и Дидо, что
приходится упомянуть о старом типографском оборудовании, вызывавшем в
Жероме-Никола Сешаре суеверную любовь, ибо оно играет некую роль в этой
большой повести о малых делах.
Сешар был прежде подмастерьем-тискальщиком - Медведем, как на своем
жаргоне называют тискальщиков типографские рабочие, набирающие шрифт. Так,
очевидно, прозвали тискальщиков за то, что они, точно медведи в клетке,
топчутся на одном месте, раскачиваясь от кипсея к станку и от станка к
кипсею. Медведи в отместку окрестили наборщиков Обезьянами за то, что
наборщики с чисто обезьяньим проворством вылавливают литеры из ста
пятидесяти двух отделений наборной кассы, где лежит шрифт. В грозную пору
1793 года Сешару было около пятидесяти лет от роду, и он был женат.
|
