Кант. Что касается «прусофобии», господин проповедник, – одна из причин ее – это животная ненависть, которую прививаем подросткам, давая позорные клички другим племенам… И слабое оправдание – в том, что у нас «коренные» низы живут даже хуже, чем инородцы. Отсюда идет недовольство «окрестных земель»: получается, что исторически их подмявшая сила давно никуда не годится и, разлагаясь, смердит.

Щульц. Я молю вас, одумайтесь, ибо своими речами вы оскорбляете цвет поколения!

Кант. Горло нынешнего поколения крепко сжимает десница, о которой вы здесь помянули! И хоть пока что она забавляется, мы совсем не уверены, что завтра… будем дышать. /Громче./ Слышал я о деревне в Силезии… Эти самые «рыцари» /Показывает на марширующих воинов./ поступили там по всем правилам тактики: оставили от нее одни угли, а изувеченные крестьяне, валяясь на опаленной земле, могли лишь смотреть, как хрипели в агонии их несчастные жены, прижимая остывших младенцев к груди… Подобное каждодневно творится во Фландрии, в Польше, в Саксонии, в Чехии…

Дионис. У любой стороны – своя Правда.

Щульц. Я вижу, господин Кант, вы – на «стороне» врагов Пруссии, а не Господа Бога!

Кант. Бог един и учитывает все «правды» и «стороны». Взгляд с одной «стороны», безразлично какой, – это взгляд дикаря.

Дионис /кричит/. Господин Кант!

Кант. Сотни тысяч убийц, марширующих по дорогам Европы, убивают, насилуют, грабят, уверенные, что защищают отечество и справедливость, насаждают разумный порядок! Виноваты же здесь не законы природы, /Показывает в сторону войска./ не эти болванчики с ружьями и даже не воля Творца, об одежды которого каждый спешит обтереться…

Дионис. Эй вы! Взять его! /Люди в капюшонах окружают Канта./

Кант. Те, кто за это в ответе, живут среди нас!

Дионис. Тащи его в склеп! Да скорее!

Верзилы уволакивают Канта, но голос его продолжает звучать.

Голос Канта. Играя на благороднейших чувствах, эти люди твердят, что пекутся о благе народа, клянутся в своей любви к Богу… Тогда как в действительности, они любят лишь власть и пекутся только о том, чтобы сделать ее безграничной!

Канта уже не видно.

Щульц. Дионис, что ты замыслил?

Дионис. Спектакль продолжается! /Вскакивает ногами на кресло./ Братья!

Щульц. /Снизу дергает Диониса за сюртук./ Дионис! Ты творишь недозволенное!

Дионис. Кто посмеет «не дозволять»?

Янус. Отстань, проповедник! Ты же слышал, это – спектакль!

Щульц. Одумайся, Дионис! Христом Богом молю!

Янус. Это просто игра! Здесь все понарошку!

Щульц /упрямо трясет головой/. Нет! Нет! Нет!

Янус. Ты достал меня, проповедник!

Щульц. Нет! Не…

Янусу удается закрыть ему рот.

Дионис. Братья! Я уже вижу, на горизонте встает светлый призрак невиданной битвы! Кто выживет в этой дикой борьбе, тот силен как черт! /Слышится голос походной трубы./ Вы слышите? Нас завет труба! Мы идем!

Голос Канта /усиленный резонансом склепа/. Идите, идите… Вас там… не дождутся!

Дионис. Заткнуть ему глотку!

Щульц. /Вырвавшись из рук Януса, – падает на колени./ Смилуйся, Дионис, коленопреклоненно молю, во имя творца всего сущего отмени эту казнь!

Янус. Проклятый святоша! Так ты добиваешься казни!?

Голос Канта. Постой, Дионис! Я скажу… Мне хотелось бы жить… – просто жить… и работать.