О, если бы тебе я с сим наследством

         Мог передать свою любовь, свой пламень!

         С какою б радостью я согласился

          Хоть в кабалу идти на целый век,

         Ко шведам, туркам, дьяволу… на муку!

         Пойдешь ли по следам моим ты, друг мой,

         Возлюбленный сын сердца моего,

         Сын Катеньки моей неоцененной?

         Подвигнется ли при тебе Россия,

         Которая теперь лишь шевелиться

         Всем телом под моим дыханьем стала?

         Исполнишь ли мои ты мысли, планы?

         Исполни их, мой друг! – Любовь к отчизне

         Чистейшая, и опыт многолетний,

         И труд, и размышление ночное

         Внушили их, – и ты, благословенный,

         Сойдешь в историю, а я на том уж свете

         Возвеселюся духом о России

         И радости святой слезами смою

         То едкое, то жгучее пятно,

         Которое теперь, как ржа, садится

         На сердце онемелое мое.

         (Плачет. – Потом устремляет к небу глаза, наполненные слезами, и, положив руку на сердце, говорит)

         О господи! за все мои труды,

         За дни и ночи безо сна, за голод,

         За жажду, пот и кровь, – награду эту,

         Даруй награду эту, милосердый!

         (Бросается целовать младенца.)

За этот монолог г. Погодин стяжал бы себе в 1831 году почетное место рядом с г. Кукольником; о нем сказали бы, что он в драматической поэзии – то же, что Марлинский в эпической, а Бенедиктов в лирической… Сказать это, впрочем, можно и теперь; только теперь такой отзыв имеет уже не то значение, что прежде… И место рядом с г. Кукольником – увы! – не считается уже ныне столь почетным, как прежде…

Зато по другой части, по обнародованию исторических материалов, старая редакция «Москвитянина» отличилась и в «Утре» так же, как отличалась в «Москвитянине». Г-н Погодин напечатал в сборнике две записки Татищева: 1) «Произвольное и согласное рассуждение и мнение собравшегося шляхетства русского о правлении государственном»; 2) «Напомнение на присланное росписание высоких и нижних государственных и земских правительств». Особенно любопытна первая записка, в которой Татищев восстает на беззаконный образ действий тогдашней аристократии, рассуждая о следующих четырех предметах (стр. 370):

1) По кончине государя безнаследствениого, имеет ли кто над народом власть повелевать?

2) Кто в таком случае может каков закон или обычай застарелый переменить и новый учинить?

3) Ежели нужно нам самовластное древнее правительство переменить, то прежде рассудить, какое по состоянию народа и положению за лучшее?

4) Кому и каким порядком оное учреждение сочинить?

На первые два вопроса Татищев отвечает, что никто не может властвовать и давать законы по смерти государя, не оставившего наследников, до тех пор, пока не будет избран новый государь.