- Спасибо,- только и сказал он. 

 

В этот вечер я долго не спала. Я лежала и думала о Ермаке. О том, что люблю его, а он меня нет. Что вот вернемся мы в Москву, и работа поглотит его целиком, и я буду встречать его редко-редко. На совещании в детской комнате милиции или случайно на улице... И мне останется только воспоминание о сегодняшнем дне. Как мы шли вдвоем на лыжах среди зеленых, заснеженных сосен... 

 

Завтра уже такого не будет. Что-то мне говорило, что Ермак и Геленка захотят вернуться в город утром, а не вечером, как хотели вначале. 

 

Так и вышло. Мы все трое немного проспали и вернулись в город сразу после завтрака. А в электричке молчали. Каждый думал о своем. Геленка взяла такси и предложила меня "подбросить". Ермак помахал нам рукой. Улыбающийся, благожелательный, чуть ироничный. Такие яркие серо-зеленые глаза на худощавом лице с резкими чертами. В своем клетчатом демисезонном пальто (почему не зимнем?), шапке-боярке, туфлях на толстой подошве. Таким я его и запомнила. 

 

В понедельник меня вызвали в комитет комсомола и сообщили, что командируют с группой комсомольцев в подшефное село Рождественское на пять дней. 

 

- Да что я там буду делать в январе? - изумилась я. 

 

- Поможешь стенгазету выпустить, культработу наладить,- пояснил Юра Савельев. 

 

- Да что, у них своей интеллигенции нет? Учителя, агрономы, врачи, зоотехники, инженеры, механики... 

 

- Интеллигенция-то имеется, а рабочего класса нет. Тебя посылают, как рабочий класс. 

 

- Кого-нибудь хоть с пятилетним стажем пошлите. 

 

- Комсомол знает, кого посылать,- отпарировал Савельев и стал звонить по телефону, показывая этим, что разговор окончен. 

 

Ну что ж, Рождественское так Рождественское. Я там еще никогда не была. И даже обрадовалась первой в своей жизни командировке, только сомневалась, смогу ли быть полезной. Правда, ехала я не одна, значит всегда можно посоветоваться. 

 

В перерыв я побежала в бухгалтерию оформляться. Пришлось подождать. И там я неожиданно услышала разговор двух работниц про моих родителей... Они тоже ждали и от нечего делать судачили. В общем-то, отца они хвалили ("другие наладчики и спиртом берут, чтоб не в очередь починить станок, а Гусев уж такой бескорыстный, такой ласковый, прямо как врач больных, обходит каждое утро свои станки. Они у него и не портятся никогда, потому что профилактика"), но, хваля его, они поражались: 

 

- Такой положительный мужчина, такой умница и в кого влюбился?! Простая деревенская баба, разводка. Телятница, что ли... 

 

- Ты только подумай! У него ведь жена - красавица и чуть ли не профессор... 

 

- Ну уж насчет этой "профессорши" помалкивай. Все про нее знают. Сергей-то Ефимович разве что душой страдает по своей телятнице, а так ни-ни, наотрез отказался в Рождественское ездить. Кого хошь спроси. А про Кондакову вся Москва знает. Она и в гости-то ходит не с мужем. Другой бы ушел от нее давно, а Гусев, как овца, все терпит. 

 

- Да что же терпит-то? Добро бы любил, а говоришь, телятницу... 

 

- Дочка у него. Вот из-за дочери и терпит. 

 

- Ну и дурной. А как же та, в деревне-то? 

 

- А как шефы наши приедут, она всегда расспрашивает про Гусева. 

 

- Ну и дела! 

 

- Как вам не стыдно,- не выдержала я,- а еще пожилые женщины! 

 

Меня даже в жар бросило от возмущения.