Старпом успел дать сигнал тревоги. На борту «Восхода» кроме команды находилось более сорока морских пехотинцев-десантников, кто среди них враг, а кто нет, по лицам не прочтешь. Тут началась стрельба. Первым был убит рулевой, пулей покорежен главный компас. Диверсантов оказалось более двадцати человек. Как они попали на борт, одному богу известно. На «Восходе» десанта было меньше, чем на других судах, мы везли топливо. Погода встала на нашу сторону: штормило, дул шквалистый ветер, шел дождь. Диверсанты плохо справлялись с качкой, многих смывало за борт. Бой продолжался не менее двух часов, затишье наступило к утру, но легче не стало. Нас опоясал туман, команда потеряла девятнадцать человек убитыми, семнадцать были ранены, в том числе и я. Трое потом умерли в пути. А десантники погибли все. И наши, и не наши.

Приступили к поискам заложенной мины, это первое, что должны были сделать диверсанты. Очевидно, на мине подорвался эсминец «Гордый», бесследно исчезнувший в океане. Выключили все машины, создали гробовую тишину, и наши акустики нащупали часовые механизмы. Две мины удалось обезвредить к полудню. Нам еще раз повезло. Пришла пора заняться ранеными и наверстывать упущенное. Но ничего не вышло, ведь рация не работала, компасы были выведены из строя, видимость составляла не более десяти кабельтовых. Мы легли в дрейф и молили бога, чтобы нас не вынесло к скалам и не выбросило на мель. Девять суток «Восход» носило по волнам, как спичечный коробок. Ночью на десятый день штурман увидел маяк. Мы подошли на безопасное расстояние и бросили якоря. С рассветом команда поняла, что нас сопровождал ангел-хранитель: корабль вошел в бухту, усеянную рифами, как акульими зубами. Однако берег был неприступен, связи нет, местонахождение неизвестно… Одно утешало — на маяке развевался красный флаг.

Отправили шлюпку к берегу. Ее разбило в щепки, люди ушли на дно. Пятибалльная волна била о берег с такой силой, что камни звенели, как колокола. Не помню, кто разглядел узкую расщелину в скалах. Выбора у нас не оставалось. Спустили на воду все плавсредства и, как только ветер приутих, погребли к своей погибели. Из сорока двух человек осталось четырнадцать, до вершины добрались двенадцать: двоих прибили камни, падающие с утеса. Каменный дождь нас уже не пугал после пережитого. Передохнув, пошли на маяк, с собой у нас были автоматы, вещмешки с провизией и медикаменты. Смотрители маяка нам показались дикарями. В конце концов удалось их разговорить, и они рассказали, где мы и что это за страна ГУЛАГ.

Командир принял решение взять курс на северо-восток, к Чукотке. Он хотел выйти к Анадырю. Всего-то полторы тысячи верст по прямой. Пустяки, после того как мы прошли, да еще с боями, восемь или девять тысяч морским путем, что составляет четыре с половиной тысячи морских мили. Сопки и ущелья не помеха. Смельчаков нашлось шестеро — половина. Другая половина — раненые и обессиленные, и в их числе я, — двинулась на Магадан. Риск не меньший, но если уж мы сошли на берег, то надо куда-то идти. Зализав слегка раны, двинули вперед.

Магадан нас не заметил, мы влились в бригады по строительству оборонительной линии и как бы растворились в общей массе. Потом я женился на ссыльной вольняшке, которая срок свой уже отсидела, но в крупных городах ей жить воспрещалось. Она осталась в Магадане и устроилась работать в больнице. Ну и меня туда же пристроила. Сначала истопником, потом санитаром в морг, а через два года я выучился на фельдшера. Жена умерла год назад. С ее болячками, заработанными в лагерях, и так прожила больше положенного. Вот и вся моя история, Никита Анисимович.

— Остальные пятеро, пришедшие в Магадан, живы?

— Торпедист, мичман Пискун, и командир боевой части младший лейтенант Лазебников ныне еще здравствуют. Встречаемся только в центральном доме культуры в День Победы без наград и знаков различия. Чем занимаются, мне неизвестно.