Наш гарнизон до этого времени, конечно, успел оставить город, увезя все интендантские запасы.

К вечеру в город вступил отряд японской пехоты, состоящей из совершенно молодых солдат.

Оставшиеся русские подданные находятся под покровительством французского консульства, и на их домах развеваются французские флаги».

— В скольких верстах от города были японцы, когда началось очищение Инкоу? — спросил я сотника Чарикова.

— Верстах в десяти…

— Долго, как вы думаете, удержатся там японцы?..

— Трудно ответить на этот вопрос! Вся русская администрация Инкоу живёт в настоящее время в Харбине в вагонах, готовая вернуться тотчас по взятии Инкоу обратно, но во-первых, наши военные операции отодвинулись теперь дальше на север между Хайченом и Айсазаном, а во-вторых, японцы, конечно, постараются удержать за собою Инкоу, сделав из него базу для доставления продовольствия… Недаром они проводят дорогу от Гайджоу к морю… Устье реки Ляохе для них драгоценно…

— А какая судьба постигла канонерскую лодку «Сивуч»? Ведь он стоял в устье Ляохе?..

— Этого я не знаю! Я её не видал в Инкоу и когда спросил, где она, мне сказали, что «Сивуч» ушёл за двадцать вёрст вверх по течению… Быть может он направился к Хайчену…

Река Ляохе на всём этом пространстве судоходна для мелких морских судов.

После рассказа об очищении Инкоу, сотник Чариков перешёл к отдельным эпизодам из жизни южного отряда генерала Самсонова:

«Кавалерия в настоящую войну, — начал он, — несёт тяжёлую службу… Она везде на передовых позициях и в силу этого ежедневно терпит, хотя и незначительную, но постоянную убыль в людях убитыми или ранеными… Она же подвергается всевозможным ухищрениям японцев… Не так давно был, например, следующий случай. Стоит на посту ночью казак и видит близ него кто-то ползёт…

— Кто идёт?

— Свой…

— Кто свой?

— Раненый, ползу…

На этот разговор подошёл унтер-офицер и начал продолжать допрос:

— Ты чей?

Это казацком языке значит, какого полка.

Но ползущий, как оказалось потом, японец, не понял этой формы речи, или же лексикон выученных им русских слов истощился, только он повернул обратно и, пригнувшись, побежал, за ним побежало ещё несколько человек, но пуля часового положила „своего раненого“ на месте».

— Многие японцы выучились говорить по-русски и этим пользуются для введения русских в заблуждение… Наглы они ужасно… Но и русские уже приноровились к ним и не остаются у них в долгу. Четыре японских кавалериста, с целью рассмотреть расположение нашего отряда, пробрались с фланга на горку, засеянную гаоляном… Но в гаоляне был наш разъезд из четырёх казаков… Увидя непрошеных и бесцеремонных гостей, наши притаились в гаоляне и стали ждать… Впереди ехал один японский драгун, а сзади трое… Им показывали дорогу несколько китайцев… Как только первый японец поравнялся с залёгшим в гаоляне нашим казаком, последний вскочил и за ноги стащил его с седла на землю… Тот не успел выхватить сабли, как уже был скручен нашим казаком. Остальные японцы бросились наутёк. Нашим казакам достались только проводники-китайцы, да стащенный с седла японский драгун. Первых они привязали косами друг к другу и доставили всех своих пленников живьём в штаб отряда.

— Чем вы объясняете эту смелость японцев?

— Пьянством! Их положительно спаивают «ханшином». От пленных, раненых и убитых так и несёт отвратительным запахом этой китайской водки. Ханшин — ведь это такое снадобье, что стоит, напившись с вечера, выпить на другой день воды, как человек делается снова пьяным…

— Не известны ли вам какие-нибудь ещё интересные военные эпизоды последнего времени? — спросил я.