Изменить размер шрифта - +
- Это верно. И зачем это мне?
     - Я хочу организовать вечерние митинги на пустыре Хоуденс.
     - Ты думаешь, они будут тебя слушать?
     - Да. Теперь будут слушать.
     - Раньше не слушали, - сказал Парлод, глядя на свой любимый спектроскоп.
     - В воскресенье в Суотингли была демонстрация безработных. Они дошли до того, что стали бросать камни.
     Парлод молчал, а я продолжал говорить. Он словно что-то обдумывал.
     - Но все-таки, - сказал он, неловким движением указывая на спектроскоп, - это тоже что-нибудь да значит.
     - Комета?
     - Да.
     - Ну что она может значить? Ведь не хочешь же ты заставить меня поверить в астрологию! Не все ли нам равно, что там горит на небе, когда на

земле голодают люди?
     - Но ведь это... наука.
     - Наука! Социализм теперь важней всякой науки.
     Но ему не хотелось так легко отказаться от своей кометы.
     - Социализм, конечно, нужен, - сказал он, - но если эта штука там, наверху, столкнется с землей, это тоже будет иметь значение.
     - Ничто не имеет значения, кроме людей.
     - А если она убьет всех?
     - Вздор!
     - Не знаю... - сказал Парлод, мучительно борясь с собой.
     Он взглянул на комету. Он, по-видимому, собирался опять говорить о том, как близко к земле проходит комета, и о том, что это может повлечь

за собой, но я предупредил его, начав цитировать что-то из забытого теперь писателя Рескина, представлявшего собой настоящий вулкан красноречия

и бессмысленных поучений; Рескин оказал большое влияние на тогдашнюю легко возбудимую и падкую на красивые слова молодежь. Это было что-то о

ничтожности науки и о высшем значении Жизни. Парлод слушал, смотря на небо и касаясь кончиками пальцев спектроскопа. Наконец он, видимо, решил.
     - Нет, - сказал он, - я не согласен с тобой. Ледфорд. Ты не понимаешь, что такое наука.
     Парлод очень редко высказывался в наших спорах так категорически. Я привык быть первой скрипкой во всех наших разговорах, и его возражение

подействовало на меня, как удар.
     - Не согласен со мной! - повторил я.
     - Не согласен.
     - Но почему?
     - Я считаю, что наука важней социализма, - сказал он. - Социализм - теория. А наука... наука - нечто большее.
     Это было все, что он мог сказать.
     Мы начали горячо и путано спорить, как это с увлечением делает обычно невежественная молодежь. Социализм или наука? Разумеется, это

противопоставление совершенно невозможное, все равно, что спорить о том, что лучше: быть левшой или любить лук. У меня хватило, однако,

красноречия на то, чтобы рассердить Парлода, а меня разозлило его несогласие с моими выводами, и спор наш окончился настоящей ссорой.
     - Отлично! - воскликнул я. - Теперь по крайней мере все ясно!
     Я хлопнул дверью, точно взрывая дом, и в бешенстве зашагал по улице, зная, что, прежде чем я дойду до угла, Парлод уже будет стоять у окна

и благоговейно любоваться своей дурацкой зеленой линией.
     Мне пришлось по крайней мере с час ходить по улицам, прежде чем я смог успокоиться и вернуться домой.
     И этот самый Парлод впервые открыл мне социализм!
     Предатель!
     Самые нелепые мысли приходили мне в голову в те дикие дни.
Быстрый переход