Ратманов рухнул в кресло.

— Ты загоняешь меня в угол, — простонал он. — Хорошо, пусть остается. Но ты можешь его хотя бы попросить, чтобы он умерил свой пыл.

— Нет, я не имею на это право. Он мой духовник, мой пастырь, я не могу к нему обращаться с такой просьбой.

— Он твой духовник? — изумился Ратманов. — Ты мне ничего не говорила, что у тебя есть духовник. Давно?

— Три месяца. А не говорила, потому что знала твою реакцию. И сейчас бы не сказала, если бы не возник этот разговор.

— Получается, у тебя есть тайны от меня. Ладно, пусть так. Но хоть объясни, зачем вдруг тебе понадобился духовник? Столько лет был не нужен, а тут приспичило.

— Это отдельный разговор, мне бы не хотелось сейчас его начинать.

— Почему?

— Мы оба не в том психологическом состоянии. Давай в следующий раз. Я сама хотела поговорить с тобой об этом, но не получилось.

— Теперь получится?

Софья Георгиевна кивнула головой.

— Думаю, да. Эта ужасная эпидемия делает его особенно необходимым.

— Ладно, поговорим, — тяжело вздохнул Ратманов. — Пойду на воздух, что-то мне трудно дышится.

— Я измерю тебе давление.

— Не надо. Раз свой разговор со мной ты откладываешь на потом, то измеришь давление тоже позже. — Ратманов уже хотел выйти из комнаты, как вдруг остановился. — Мы тут всего полдня, а уже я столько нового узнал. Сколько же еще узнаю, если мы пробудем здесь месяц, даже страшно представить.

Ратманов вышел из комнаты.

26.

Святослав и Соланж вошли в свою комнату. Святослав сразу же двинулся к небольшому бару, несколько минут изучал его содержимое. Затем повернулся к француженке.

— Тут есть твое любимое мартини, Михаил очень предупредителен. Тебе налить?

— Да. А ты, как обычно, виски? Ведь ты только что пил.

— Совсем немного. Для вкуса.

Святослав налил мартини и виски, подошел к Соланж и протянул ей бокал. Она задумчиво сделала глоток.

— Я не представляла, что у тебя такой брат, — вдруг сказала она. — Он настоящий революционер.

Святослав с интересом взглянул на него.

— На тебя произвела впечатление его биография? — с едва заметной усмешкой спросил он.

— Сидеть в тюрьме за свои убеждения. Это же ужасно! У нас давно никого не сажают.

Святослав сел рядом с ней в соседнее кресло.

— Забудь про Запад, ты в России. Тут все по-другому. Здесь люди либо не имеют убеждений, либо сидят за них. Третьего варианта не существует.

— И что же выбирают большинство?

— Разумеется, их не иметь.

— Получается, твой брат принадлежит к меньшинству.

— Причем, к абсолютному. Таких, как он, в стране единицы. Ну, может сотня. Хотя это вряд ли.

— В таком случае выходит он герой? — Соланж, словно не веря своим словам, вопросительно посмотрела на Святослава.

Тот снова сделал глоток.

— Тебе это импонирует? — Он внимательно посмотрел на нее. — А может, тебя это возбуждает. Заниматься сексом с героем, согласись, в этом что-то есть. Не то, что с обычным человеком. Признайся, что когда ты разговаривала с Алешкой, то почувствовала сексуальное возбуждение.

— Я знаю, ты любишь все опошлять. Ты — законченный циник.

— Это не ответ. Я могу быть циником, могу им не быть, но от этого никак не зависит твое сексуальное возбуждение.