— Мне так не кажется. Вы все время нападаете на меня.

— Разве это нападение. Соланж подтвердит, что когда я действительно нападаю, то выглядит совсем по-другому. Даже она меня в эти минуты боится.

— Да, на съемочной площадке, — подтвердила француженка. — Он несколько раз кричал на меня и произносил незнакомые мне слова. Я так думаю — это русский мат.

— Так ты мне не скажешь, какое кино все-таки нужно делать? — вдруг спросил Святослав. — Ладно, не пыжься, будем считать, что обо всем мы договорились. Вернее, ты и Соланж.

Виталий понял, что его выпроваживают, он попрощался и вышел. Святослав задумчиво посмотрел ему вслед.

— Не думал, что у Мишки такой никчемный сынок, — констатировал он. — Он тебе не понравится даже в узкой специализации — как любовник. Одна надежда на Алексея. А вот мне особо надеяться не на кого, как не знал, что снимать, так и не знаю.

42.

Герман Владимирович еще до приезда в дом Михаила решил, что непременно поговорит с каждым из сыновей. Он так давно этого не делал, что подчас ловил себя на мысли, что их у него как бы и нет. Точнее, де-юре, разумеется, они есть, а вот на самом деле все трое так далеки от него, что он не ощущает их присутствия в своей жизни. Как он не сомневался и в том, что нечто похожее испытывают и они. Нельзя сказать, что это обстоятельство его сильно напрягало, но иногда бывали моменты, когда он остро чувствовал этот разрыв. Сердце начинало щемить, и он долго не мог успокоиться. Его накрывало чувство глубокой потери, утраты чего-то очень важного, даже сакрального. Вплоть до того, что он винил себя в предательстве собственных детей.

Правда, вскоре эти переживания проходили, все возвращалось на привычную колею. Он мог не вспоминать о детях, если не возникали поводы, неделями, и ощущал себя вполне комфортно. При этом он отнюдь не считал себя большим эгоистом, чем другие люди, скорей наоборот, как мог он всегда помогал тем, кто обращался к нему за помощью. Из кожи не лез, но если что-то мог сделать для человека, даже совершенно постороннего, непременно делал. Когда он был вице-премьером, то за ним даже волочился шлейф одного их самых человеколюбивых членов правительства. Насколько у него это получалось, он старался действовать в интересах населения. Другое дело, что власть в тот момент занимали совсем другие дела, и ему приходилось соответствовать тем надеждам, которые на него возлагались. Он прекрасно понимал, что иначе в считанные часы будет изгнан из этого самого престижного клуба страны.

Но после того, как он все же получил отставку, долго жалел, что то ли по трусости, то ли из-за нежелания идти против корпоративного духа правительства не сделал многое для людей того, что мог бы сделать. С тех пор прошла целая эпоха, но Герман Владимирович до конца так не избавился от этого чувства. Оно притаилось в нем скрытой и постоянной виной. Она вовсе не мешала ему наслаждаться жизнью, он всегда сознавал, что по своей натуре — сибарит. И ни что не способно заставить его отказаться от такого образа жизни. Но где-то там, в глубине пребывало другое его «я», которое периодически, хотя и не слишком настойчиво напоминало о себе. А он был не тот человек, который делает вид, что этой его сущности попросту нет. Вот и внезапно вспыхнувшее в нем желание принять участие в работе антивирусного штаба проистекало из этой части его натуры.

С Михаилом он поговорил, и пока снова разговаривать с ним на серьезные темы желания не было. Зато вдруг сильно захотелось пообщаться с Алексеем. Втайне он гордился им больше всех, хотя далеко не всегда соглашался с тем, что тот делает. Но однажды решил, что не будет ни его критиковать, ни отговаривать от своих занятий. И до самого последнего момента держал данное же себе слово.