– Как я мог?! – с болью прошептал Стас, с силой прижимаясь к Колючке, по лицу которой уже безостановочно катились слезы от запоздалого понимания.

Она тихо взвыла.

– Прости меня… Я не знала, потому что не слышала тебя! Я так хотела уйти, так хотела к тебе… у меня даже сомнений никаких не осталось! Думала, ты меня бросил, а я не хотела… просто не могла без тебя…

Он губами бережно стер мокрые дорожки с ее щек.

– Т-с-с… Я все знаю. Не плачь, малыш. Я выбрал сам, потому что чувствовать твою боль оказалось гораздо легче, чем не чувствовать совсем ничего. Не знать, где ты и что с тобой. И это было лучше, чем гадать, жива ты или уже нет. Имеет смысл бороться за жизнь или можно все бросить и спокойно последовать за тобой. Не вини себя, малыш: это был только мой выбор. И если бы ты тогда смогла… я бы узнал сразу. Мы ушли бы с тобой вместе, вдвоем, как ты и хотела. Поверь, я бы никогда не оставил тебя одну.

Ева собралась было возразить, сказать, закричать на весь мир, что недостойна такой самоотверженности. Недостойна такой любви, таких жертв и такой безусловной преданности. Что предала сама себя и едва не погубила его…

Стас быстро наклонился, накрыл ее рот горячими губами и на долгую вечность лишил всякой возможности сопротивляться. Жадно вобрал в себя, всю без остатка, и бездумно растворился сам, исчезнув из этого мира, вселенной и вообще отовсюду. Она – его единственная вселенная. Она – его боль, его радость и сила, его жизнь, его смерть… его единственное счастье. Только она одна. Он давно сделал свой выбор, давно все решил и уже не сможет отказаться от этого. Никогда. Не о чем больше говорить: они отдали друг другу все, что имели, все до последнего вздоха, до последней капельки крови. Оба. И Слияние не имеет к этому абсолютно никакого отношения.

– Но почему же мы все-таки живы? – спросила Ева, едва только он оторвался. – Стас? Каким образом, если Слияние разорвалось? И как ты меня нашел сегодня?

Реис ненадолго задумался, потерся подбородком о ее припорошенную снегом куртку, тихонько коснулся губами мокрой щеки и неожиданно сознался:

– Без понятия. Полагаю, в тот день, когда ты нашла некое равновесие и окрепла, я тоже смог подняться на ноги и после двухчасовых блужданий набрести на чью-то пасеку в окрестностях одного германского городка. Примерно через три дня после случившегося. Там меня и нашли. И, похоже, довезли в какую-то местную больницу, где пришлось потом проторчать почти три недели. Доктора очень долго колдовали, все сомневались в антибиотиках, безостановочно капали всякую дребедень и откровенно достали с рентгеном, но, в конце концов, отчаялись, потому что раны никак не хотели заживать. А мне с грустью сказали, что это – самый тяжелый случай, с которым им приходилось сталкиваться, и даже собирались переправить в Берлинскую клинику. Но немного промахнулись со временем.

– Хорошо, что ты успел перекинуться, – хмыкнула Колючка. – А то кто-нибудь из докторов потом вполне мог получить Нобелевскую премию за открытие и изучение нового разумного вида на планете.

Стас негромко рассмеялся.

– Это точно. Картинка и без того была что надо: голый, босый, без денег и документов… Но я в то время так ослаб, что и думать не мог, чтобы выползти за пределы палаты. А спереть у своего многоуважаемого доктора сотовый изловчился лишь к концу второй недели, когда он ненадолго отвлекся. Поскольку твой телефон не отвечал, Кирилл к своему вообще не подходил, а времени у меня было немного, пришлось позвонить по первому попавшемуся. Как назло, вспоминалась только Ирнасса…

Ева сильно вздрогнула от пронзительно острой догадки.

– Так она что, ЗНАЛА?!

– Угу.