Ширина Замбези на этом участке ниже Чирунду и Мана-Пулз достигала почти восьмисот метров. Налетчикам потребовались бы лодки, чтобы переправиться через ее могучие зеленые воды. А раздобыть лодки они могли бы так же, как когда-то партизаны, – у местных рыбаков.

Замбези кормит целое племя рыбаков-кочевников, строящих селения по ее берегам. Селения эти недолговечны, поскольку уклад жизни обитателей подчинен настроеньям реки. Во время половодья, когда Замбези заливает пойму, люди вынуждены перебираться повыше. Им приходится следовать за косяками тилапий, терапонов и усачей – их основной пищей, так что раз в несколько месяцев скопления примитивных хижин с коптильнями для рыбы опустевают и постепенно разрушаются, а племя находит себе другое место для очередной стоянки.

В обязанности Айзека входило наблюдение за перемещениями рыбацкого племени, потому что эксплуатация ими рыбных богатств Замбези оказывала сильнейшее влияние на экологию реки. Сейчас же он почувствовал в ночном воздухе запах дыма и копченой рыбы и приглушил мотор, а затем потихоньку подошел к северному берегу. Если браконьеры пришли из Замбии, возвращаться обратно они наверняка будут здесь.

Запах рыбы ощущался здесь явственнее, и низко над водой плыли клубы дыма, смешиваясь с речным туманом.

На берегу небольшой заводи притулились четыре хижины с косматыми тростниковыми крышами, а на узкой кромке суши под ними сохли четыре выдолбленных челнока.

Айзек подвел катер к берегу и спрыгнул на землю, попросив одного из своих объездчиков подержать судно у берега. Из низенькой двери какой-то хижины выползла древняя старуха в одной лишь юбке из антилопьей шкуры. Ее высохшие груди, висевшие как пустые мешки, ничем не были прикрыты.

– Я вижу тебя, старая мать, – уважительно приветствовал ее Айзек. Он всячески старался поддерживать хорошие отношения с речным племенем.

– Я вижу тебя, сынок, – хихикнув, ответила старуха, и Айзек почувствовал исходивший от нее вонючий запах конопли.

Люди племени батонга растирали коноплю и, смешав ее со свежим навозом, лепили шарики, которые затем высушивали на солнце и курили в глиняных трубках с тростниковым чубуком.

Обычай этот, существующий благодаря особому разрешению правительства, был особенно распространен среди старых женщин племени.

– Все ли твои мужчины у себя в хижинах? – тихо спросил Айзек. – Все ли челноки на берегу?

Прежде чем ответить, старуха высморкалась. Зажав одну ноздрю большим пальцем, она выстрелила из другого комочком серебристой слизи в костер, затем ладошкой вытерла нос.

– Все мои сыновья и их жены спят в хижинах, и их дети с ними, – прокудахтала она.

– Вы не видели здесь чужаков с ружьями, желавших переправиться на ту сторону реки? – продолжал расспросы Айзек.

Старуха почесалась и отрицательно покачала головой: – Никого чужих мы не видели.

– Я чту тебя, старая мать. – Айзек, как того требовал этикет, вложил ей в морщинистую лапку небольшой бумажный пакетик с сахаром. – Мир тебе.

Он бегом бросился назад к катеру. Объездчик оттолкнул катер от берега и запрыгнул в него, как только Айзек запустил мотор.

Следующее селение располагалось километрах в пяти вниз по течению. Здесь Айзек снова сошел на берег. Он знал старейшину этого селения. Сейчас тот сидел в одиночестве, прячась в дыму коптильных костров от поющих туч малярийных комаров. Двадцать лет назад старейшина остался без ступни после того, как на него напал крокодил, однако он и по сей день оставался одним из самых бесстрашных лодочников на реке.