Они остановились, но Нюренбергъ выбѣжалъ впередъ, махнулъ пропускнымъ билетомъ и заговорилъ:

— Пожалуйте, пожалуйте! Идите за мной. Вы будете смотрѣть изъ самаго лучшаго окна въ первомъ этажѣ. Московлу (т. е. русскій), сказалъ онъ какому-то, указывая на Николая Ивановича, военному, который заглянулъ въ пропускной билетъ.

Военный приложилъ ладонь къ фескѣ на лбу и поклонился.

По каменнымъ ступенькамъ крыльца, на которыхъ стояли люди въ фескахъ и въ статскомъ платьѣ, супруги Ивановы вошли за Нюренбергомъ въ домъ и вступили въ прихожую съ вѣшалками, сдавъ верхнее платье сторожамъ въ пиджакахъ съ петлицами. Сторожа величали ихъ «султанымъ» и «эфендимъ». На встрѣчу имъ выдвинулся рослый красавецъ въ фескѣ и флигель адьютантскомъ мундирѣ. Нюренбергъ забѣжалъ впередъ и подалъ ему пропускной билетъ супруговъ, на — звалъ ихъ фамилію и, прижимая ладонь къ фескѣ, ретировался въ сторону.

— Charmé, сказалъ флигель-адьютантъ и, протянувъ Николаю Ивановичу руку, пригласилъ его съ женой пройти въ слѣдующую комнату. И все это на чистѣйшемъ французскомъ языкѣ и даже съ парижскимъ акцентомъ. А затѣмъ прибавилъ:- Публики сегодня немного и вы можете помѣститься у окна, какъ вамъ будетъ удобно.

Комната, куда вошли супруги, была большая въ нѣсколько оконъ и, очевидно, въ другое время имѣла назначеніе для какихъ нибудь засѣданій, ибо посрединѣ ея стоялъ большой длинный столъ, покрытый зеленымъ сукномъ. У двухъ отворенныхъ оконъ сидѣли уже мужчины и нарядно одѣтыя молодыя дамы. Трое мужчинъ были одѣты во фраки и бѣлые галстухи и между ними супруги увидали и англичанина, который ѣхалъ съ ними вмѣстѣ въ вагонѣ. Николай Ивановичъ съ особеннымъ удовольствіемъ бросился къ нему и ужъ, какъ старому знакомому, протянулъ руку, спрашивая его по-французски о его здоровьѣ.

— Wery well… I thank you… отвѣчалъ англичанинъ по-англійски и отошелъ къ своимъ дамамъ.

Проводникъ Нюренбергъ приготовилъ стулья около свободнаго открытаго окна, усадилъ супруговъ и шепнулъ Николаю Ивановичу:

— Дайте мнѣ еще два серебряннаго меджидіе… Здѣсь нужно дать бакшишъ направо и налѣво, а вамъ чтобы ужъ не безпокоиться.

— Да нѣтъ у меня больше серебряныхъ денегъ. Все вамъ отдалъ, отвѣчалъ тотъ.

— Дайте золотаго… Я размѣняю у знакомаго сторожей. Дайте русскаго золотой, я его размѣняю и потомъ представлю вамъ самаго аккуратнаго счетъ.

Николай Ивановичъ далъ.

— Потомъ не забудьте расписаться въ книгѣ… продолжалъ Нюренбергъ. — Вонъ на столѣ большаго книга лежитъ. Здѣсь всѣ именитаго люди пишутъ своего фамилій и откуда они.

— А по-русски можно?

— На какомъ хотите языкѣ. Въ книгѣ есть и бухарскаго, и японскаго, и китайскаго подпись. Имя, фамилій и городъ…

Нюренбергъ исчезъ. Николай Ивановичъ тотчасъ-же отправился къ лежащей на столѣ книгѣ, испещренной подписями, и расписался въ ней: «Потомственный Почетный Гражданинъ и Кавалеръ Николай Ивановичъ Ивановъ съ супругой Глафирой Семеновной изъ С.-Петербурга». Перелистовавъ ее, онъ, дѣйствительно, увидѣлъ, что она была покрыта подписями на всѣхъ языкахъ. Латинскій алфавитъ чередовался съ строчками восточныхъ алфавитовъ.

— Припечаталъ… шепнулъ онъ торжественно женѣ, вернувшись съ окну. — И тебя подмахнулъ. Теперь наша подпись и въ Константинополѣ у султана, и въ Римѣ у папы въ Ватиканѣ, и на Везувіи, и на Монбланѣ, и въ Парижѣ на Эйфелевой башнѣ, и…

— Ну, довольно, довольно… Смотри въ окно… Вонъ ужъ пескомъ посыпаютъ, стало быть скоро поѣдетъ султанъ, — перебила его Глафира Семеновна.