— Когда прикажете, эфендимъ, явиться къ вашего услуга?

— Послушайте, милѣйшій, намъ сегодня хотѣлось бы куда-нибудь въ театръ, говоритъ ему Николай Ивановичъ.

— Вы съ вашего супруга хотите?

— Да, да, да… Не сидѣть-же ей дома. Она-то главная театральщица у меня и есть.

— Нашего театръ все такого, куда дамскаго полъ не ходитъ. Тутъ кафешантанъ.

— Отчего не ходятъ? Съ мужемъ и въ кафешантанъ можно.

— Тутъ у насъ все такого кафешантанъ, что нашаго извощики сидятъ, нашего лодочники, нашего солдаты и матросы.

— Но вѣдь тѣ въ дешевыхъ мѣстахъ сидятъ, а мы возьмемъ первыя мѣста.

— Въ константинопольскаго кафешантаны всѣ мѣста одного сорта.

— Но неужели у васъ нѣтъ настоящаго большаго театра? Оперы, напримѣръ, драмы.

— Теперь нѣтъ. Пріѣзжала маленькаго итальянскаго опера, но теперь уѣхала, пріѣзжала труппа французскаго актеровъ, а теперь она въ Адріанополѣ.

— Да намъ не нужно итальянскаго и французскаго. Вы намъ турецкій театръ покажите. Чтобы на турецкомъ языкѣ играли.

— На турецкаго языка?

Нюренбергъ задумался, но тотчасъ-же ударилъ себѣ рукой по лбу и сказалъ:

— Есть на турецкаго языка. Французскаго оперетка на турецкаго языкъ.

— Вотъ, вотъ… Такой театръ намъ и давайте. Нѣтъ-ли еще драмы турецкой какой нибудь позабористѣе, но чтобы играли турки и турчанки.

— Турецкаго оперетка есть, но играютъ ее и хоть на турецкаго языкѣ, армянскаго, греческаго и еврейскаго мужчины и дамы.

— А отчего-же не турки и турчанки?

— Пхе… Какъ возможно! А шеихъ-ульисламъ? Онъ такого трепку задастъ, что бѣда!..

— Ну, такъ добудьте намъ билеты въ турецкую оперетку съ армянами и греками.

Нюренбергъ поклонился и ушелъ. Появилась горничная и объявила, что подать кофе теперь нельзя, потому что повара всѣ заняты приготовленіемъ обѣда, а гарсоны накрываютъ въ столовой на столъ.

— Кофе съ молокомъ и хлѣбомъ у насъ въ гостинницѣ можно получить только отъ семи часовъ утра до одиннадцати, сказала она, разумѣется, по-французски.

— Подлецы! Вотъ вамъ и европейскій ресторанъ! сердито проговорила Глафира Семеновна, развернула сыръ и булки, купленные ей Нюренбергомъ но пути въ гостинницу, и жадно принялась закусывать.

LXIII

Въ шесть часовъ въ корридорѣ раздался пронзительный звонокъ. Супруги, лежавшіе въ дезабилье — одинъ на диванѣ, другая на кровати и отдыхавшіе, всполошились.

— Что такое? Ужъ не къ обѣду-ли? вскочила Глафира Семеновна. — А я еще и не одѣта.

— Какъ-же, душечка, къ обѣду. Давеча оберкельнеръ явственно сказалъ, что обѣдъ въ восемь часовъ, отвѣчалъ Николай Ивановичъ.

Звонокъ повторился съ большею силой.

— Такъ спроси. Накинь пиджакъ, выди въ корридоръ и спроси, продолжала Глафира Семеновна. — Очень ужъ трезвонятъ пронзительно. Не пожаръ-ли?

Николай Ивановичъ вышелъ въ корридоръ. Къ нему тотчасъ-же подскочила горничная.

— Кескесе? спрашивалъ онъ ее. — Звонятъ. Пуркуа?

И онъ сдѣлалъ рукой жестъ, показывая, что звонятъ.

Горничная, лукаво улыбаясь, стала объяснять по-французски, что звонятъ это къ чаю, который теперь будутъ давать въ салонѣ и въ кабине де лектюръ. Николай Ивановичъ понялъ только слово «те», то есть чай.

— Какой те? Команъ? недоумѣвалъ онъ, но изъ недоумѣнія его вывелъ Нюренбергъ, который явился съ купленными на спектакль билетами и подошелъ къ нимъ. Онъ объяснилъ, что здѣсь въ гостинницѣ за два часа до обѣда всегда подаютъ, по англійскому обычаю, чай въ гостиныхъ и при этомъ постояльцы-англичане принимаютъ пришедшихъ къ нимъ съ визитами гостей.

— Какой чай? Это по-англійски въ маленькихъ чашечкахъ, сваренный какъ вакса и съ бисквитами? спросилъ Николай Ивановичъ.