— Душечка! Да ты геніальный человѣкъ! Вари, вари скорѣй! воскликнулъ Николай Ивановичъ, бросившись къ женѣ, обнялъ ее, потрепалъ по спинѣ и прибавилъ:- Молодецъ-баба! Дѣйствуй!

И вотъ Глафира Семеновна, переоблачившаяся въ капотъ, кипятитъ на спиртовой машинкѣ воду. Стукъ въ дверь. Входитъ горничная, въ удивленіи смотритъ на приготовленіе кипятку, улыбается и сообщаетъ, что если мадамъ и монсье хотятъ пить, то можно подать вино и шипучую воду.

— Проваливай! Проваливай въ свой кордебалетъ! кричалъ ей по-русски Николай Ивановичъ и махалъ рукой.

Горничная быстро произноситъ «доброй ночи», кладетъ на столъ лоскутокъ бумажки и опять исчезаетъ. Николай Ивановичъ беретъ лоскутокъ и читаетъ. На немъ карандашомъ написано по-французски: «чай и кофе отъ 8 часовъ до 10 часовъ утра, въ 1 часъ дня — завтракъ, въ 6 часовъ вечера чай, въ 8 часовъ обѣдъ».

— Смотрите, пожалуйста, косвенный выговоръ дѣлаютъ, какъ смѣли спросить въ непоказанное у нихъ время чай и прислали письменный приказъ, какъ намъ жить слѣдуетъ! Ахъ, скоты! Нѣтъ, вонъ изъ этой гостинницы. Ну, ихъ къ черту! Не желаю я жить по нотамъ.

Черезъ полчаса супруги пили чай. Николай Ивановичъ съ жадностью пилъ горячую влагу въ прикуску и говорилъ женѣ:

— И право, такъ лучше… Какой прелестный чай… Одинъ восторгъ, что за чай!.. Вѣдь я у себя въ складахъ и въ кладовыхъ, въ Петербургѣ, всегда такой чай пью, чай, заваренный прямо въ большомъ чайникѣ. Артельщикъ пойдетъ въ трактиръ и заваритъ. Ты и завтра утромъ, душечка, приготовь такой-же… сказалъ онъ женѣ.

— Хорошо, хорошо. Но каково стоять въ гостинницѣ перваго ранга и самимъ себѣ приготовлять чай на парикмахерской машинкѣ!

Черезъ четверть часа Глафира Семеновна укладывалась въ постель, а Николай Ивановичъ, продолжая еще сидѣть около стакана, принялся писать письмо въ Петербургъ къ своему родственнику, завѣдующему его дѣлами. Въ комнатѣ было тихо, но съ улицы раздавался заунывный и несмолкаемый лай собакъ. Нѣкоторыя собаки, не довольствуясь лаемъ, протяжно завывали. Изрѣдка слышался и жалобный визгъ собаки, очевидно, попавшей въ свалку и искусанной противниками.

Николай Ивановичъ писалъ:

«Добрѣйшій Федоръ Васильевичъ, здравствуй! Пишу тебѣ изъ знаменитаго турецкаго города, Константинополя, куда мы пріѣхали сегодня утромъ и остановились въ лучшей англійской гостинницѣ. Ахъ, что это за дивный городъ! Что это за прелестные виды! Сегодня мы этими видами любовались съ высоты знаменитый башни Галаты. На башню триста ступеней. Она выше Ивановской колокольни въ Москвѣ и оттуда городъ виденъ, какъ на ладони. Глафира Семеновна еле влѣзла, но на половинѣ лѣстницы съ ней сдѣлалось даже дурно, — вотъ какъ это высоко! А наверху башни пронзительный вѣтеръ и летаютъ какія-то страшныя дикія птицы, которыя на насъ тотчасъ-же набросились и намъ пришлось отбиваться отъ нихъ палками. Одну я убилъ. Она такъ велика, что каждое крыло у ней по сажени. Говорятъ, онѣ питаются трупами здѣшнихъ разбойниковъ, которыхъ турки за наказаніе кидаютъ въ море. А башня эта стоитъ на берегу моря. А морей здѣсь нѣсколько: виднѣется Черное море и вода въ немъ кажется черной, виднѣется Мраморное и вода бы мраморная, потомъ проливъ Босфоръ — и вода голубая, а затѣмъ Золотой рогъ и струи его при солнцѣ блещутъ какъ-бы золотомъ.

Сегодня-же видѣлъ я и султана во всей его красѣ и величіи, когда онъ во время турецкаго праздника Селамлика показывался народу и въѣзжалъ въ мечеть. Ахъ, какой это былъ великолѣпный парадъ! Смотрѣли мы на него изъ султанскаго дворца и удостоились даже турецкаго гостепріимства. Насъ приняли отъ имени султана двое настоящихъ турецкихъ пашей и угощали чаемъ, кофеемъ, фруктами и шербетомъ.