— И такъ съ тѣхъ поръ пятно и осталось? недовѣрчиво спросила Глафира Семеновна.

— Такъ и осталось, подмигнулъ Нюренбергъ и улыбнулся.

А Николай Ивановичъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ къ алтарному мѣсту и уже разсматривалъ двѣ гигантскія свѣчи, высящіяся по правую и лѣвую сторону алтаря, и манилъ къ себѣ жену.

— Глаша! Смотри, свѣчи-то! указывалъ онъ ей, поражаясь удивленіемъ.

— Да развѣ это свѣчи? Это колонны, отвѣчала Глафира Семеновна.

— Свѣчи, свѣчи, мадамъ, подтвердилъ Нюренбергъ. — И представьте себѣ, изъ самаго чистаго воскъ.

Передъ супругами были двѣ колоссальныя свѣчи въ четыре-пять сажень вышины и такого объема въ толщину, что двумъ взрослымъ людямъ еле-еле представлялась возможность обнять ихъ.

— Ну, у насъ на матушкѣ Руси, я думаю, еще ни одинъ купецъ такихъ свѣчей не ставилъ, торжественно произнесъ Николай Ивановичъ. — Послушайте, Нюренбергъ, какъ-же онѣ зажигаются?

— О, на этого есть особаго лѣстницы. Эти свѣчи зажигаютъ только въ самаго большущаго праздники.

— Да неужели онѣ всѣ изъ воска? Я думаю, тамъ въ серединѣ дерево, усумнилась Глафира Семеновна.

— Псъ… Что вы, мадамъ! Въ мусульманскаго мечеть можетъ по закону горѣть только настоящаго воскъ и оливковаго масло. А другаго матеріалъ — ни-ни.

И Нюренбергъ сдѣлалъ отрицательный жестъ рукой.

— Хотите турецкаго хорошаго ковры смотрѣть? спросилъ онъ. — Здѣсь есть на полу прикрытаго циновками ковры, которые десять, пятнадцать, двадцать тысячъ піастровъ стоитъ.

Николай Ивановичъ взглянулъ на жену. и отвѣчалъ:

— Ну, что ковры? Богъ съ ними! Мечеть осмотрѣли — съ насъ и довольно.

Подтвердила это и Глафира Семеновна, прибавивъ:

— Вѣдь мы не англичане. Намъ не надо каждый кирпичикъ на каждой колоннѣ разсматривать, или плиты пола считать. Мы такъ… въ общемъ… Видѣли Софію снаружи и изнутри — ну и довольно. Гдѣ выходъ?

Они начали выходить изъ мечети. Къ нимъ подскочилъ еще халатникъ — и тоже таинственно манилъ ихъ куда-то, но они уже не обратили на него вниманіе и Николай Ивановичъ только отмахнулся. Возвращаясь къ выходу, соломенныя туфли онъ уже несъ въ рукахъ, но никто на это его вольнодумство не обращалъ вниманія.

— Свѣчи уже очень удивительны! Замѣчательныя свѣчи! Царь-свѣчи! Какъ эти свѣчи отливали — вотъ что любопытно! повторялъ онъ нѣсколько разъ.

При выходѣ ихъ окружили халатники и просили бакшишъ. Просилъ себѣ бакшишъ мальчикъ, у котораго хранились калоши и трость. Просилъ бакшишъ старикъ съ ларчикомъ, продавшій имъ входный билетъ.

— Давать или не давать? спрашивалъ Нюренбергъ. — Вѣдь изъ-за того и входнаго плата установлена во всякаго мечеть, чтобъ не давать бакшишъ.

— Дайте по немногу. Ну ихъ… сказалъ Николай Ивановичъ. — Пусть церковныя крысы попользуются.

Нюренбергъ принялся раздавать направо и налѣво мелочь.

LXXIII

Лошади вывозили коляску супруговъ Ивановыхъ изъ переулка опять на площадь. По узкому переулку коляска ѣхала шагомъ, а около нея бѣжали нищіе съ паперти Ая-Софія, взрослые и дѣти, оборванные, покрытые струпьями, и просили бакшишъ. Николай Ивановичъ раскидалъ имъ всѣ имѣвшіяся у него мѣдныя деньги.

— А что эти нищіе только турки? спросилъ онъ сидѣвшаго на козлахъ проводника.

— О, нѣтъ! отвѣчалъ Нюренбергъ. — Тутъ есть и цыганскаго дѣти, и славянскаго, и армянскаго, и греческаго.