Ивановы взглянули и увидѣли передъ собой что-то колоссальное, съ плоскимъ византійскимъ, придавленнымъ куполомъ и окруженное самыми разнообразными, облупившимися каменными пристройками, которыя сидѣли на немъ, какъ громадныя бородавки. Къ этимъ пристройкамъ, прижимаясь, ютились другія, болѣе мелкія пристройки. Въ облупленныхъ мѣстахъ виднѣлся красный кирпичъ, и самъ уже начинающій осыпаться. А изъ мелкихъ пристроекъ выставились и уперлись въ небо четыре остроконечные круглые минарета, какъ-бы сторожащіе всю эту массу прижавшихся другъ къ другу построекъ. На первый взглядъ представлялась какая-то безформенная каменная громада, даже и не похожая на храмъ. Виднѣлась далеко не презентабельная рѣшетка, окружающая всѣ зданія и пристройки.

— Это-то знаменитая Софія? вырвалось у Глафиры Семеновны. — Не нахожу въ ней ничего особеннаго. Чего-же кричатъ-то такъ объ ней? Софія, Софія…

— О, мадамъ, она испорчена пристройками, отвѣчалъ Нюренбергъ. — Это, кто изъ султановъ не прикладывалъ сюда своего рука! Одинъ — фонтанъ выстроилъ, другаго — минареты пристроилъ, третьяго — прилѣпилъ маленькаго кіоскъ, четвертаго — тоже… Всѣ, всѣ хотѣли быть строители. Вотъ эти облупившагося стѣны, что вы видите, были пристроены, чтобы мечеть не упала. Показалось при какого-то султана, что она должна упасть, ну, и выстроили глупаго подпорки. Но посмотрите Ая-Софія внутри! Ахъ! Одного американскаго архитекторъ упалъ въ обморокъ, когда вошелъ въ Ая-Софія. Да-съ… Упалъ въ обморокъ, а потомъ сошелъ съ ума. Ну, да вы сейчасъ увидите.

— Николай Ивановичъ, какъ твое впечатлѣніе? обратилась Глафира Семеновна къ мужу.

— Да дѣйствительно, какъ будто того… Не то на городъ съ рѣки смотришь, не то… Но отчего на куполѣ луны нѣтъ? Я гдѣ-то читалъ или слышалъ, что турки какъ взяли Константинополь, сейчасъ-же крестъ замѣнили луной, а тутъ ни креста, ни луны, а только одинъ шпиль. Да… Софію я себѣ совсѣмъ иначе воображалъ!

— А вотъ сейчасъ внутри вы ее увидите. Увидите и какъ каменнаго статуя остановитесь, про говорилъ Нюренбергъ. — Войдемъ мы въ нее съ боковаго входъ. Главнаго входъ запертъ, прибавилъ онъ.

Лошади свернули опять въ какой-то переулокъ съ убійственной мостовой и ветхими, убогими домишками и остановились около воротъ въ полуразрушенной оградѣ. Отъ воротъ ко входу въ храмъ вела покатая дорожка, вымощенная растрескавшимися и осѣвшими плитами. Супруги вышли изъ экипажа. Къ нимъ подскочилъ старикъ въ оборванной курткѣ и замасленной фескѣ, продающій въ корзинкѣ вареную кукурузу и четки, и сталъ предлагать купить эти четки, моргая красными воспаленными глазами и кланяясь. Сидѣли двое нищихъ, поджавъ подъ себя ноги, темнолицые, морщинистые, въ чалмахъ изъ тряпицъ, протягивали мѣдныя чашечки и тоже кланялись, прикладывая руки ко лбу. Одинъ былъ слѣпой, съ страшными бѣльмами, другой безъ руки по локоть. Нищіе были настолько жалки, что Глафира Семеновна остановилась и подала имъ по серебряному піастру. Николай Ивановичъ купилъ у старика пару четокъ и надѣлъ ихъ на руку.

— Какъ настоящіе правовѣрные войдемъ… съ чктвами… — сказалъ онъ женѣ.

Вотъ и входъ, завѣшанный кожаной занавѣской. Супруги проникли въ притворъ и на нихъ пахнуло холодомъ подвала. На каменныхъ плитахъ стояли цѣлые ряды соломенныхъ туфель безъ задковъ, а около нихъ съ небольшимъ деревяннымъ ларчикомъ сидѣлъ на коврѣ старикъ съ сѣдой бородой, въ бѣлой чалмѣ съ зеленой прослойкой и въ халатѣ. Тутъ-же вертѣлся черномазый мальчикъ въ фескѣ. Нюренбергъ снялъ съ себя резиновыя калоши, предложилъ то же сдѣлать Глафирѣ Семеновнѣ, и сдалъ ихъ мальчику. Такъ Николай Ивановичъ былъ безъ калошъ, то ему мальчикъ подвинулъ туфли.

— Извольте, ефендимъ, надѣвать знаменитаго турецкаго башмаки и ходить въ нихъ, улыбнулся ему Нюренбергъ. — Этого законъ шейхъ-уль-исламъ требуетъ.