— Батюшки! Да тутъ и съ пѣснями! — проговорилъ Николай Ивановичъ; обращаясь къ армянину. — Чего это они Лазаря-то тянутъ?

— Рады, что хорошо помылись, — отвѣчалъ Карапетъ и спросилъ:- Не жжетъ тебѣ твоя нога, дюше мой, эфендимъ?

— Горячо-то горячо, но вытерпимъ.

Баньщики, которые тоже были въ котурнахъ, съ удивленіемъ смотрѣли на Николая Ивановича и сообщили о своемъ удивленіи Карапету.

— Очень удивительно имъ, дюша мой, что ты безъ деревяннаго сапоги, — сказалъ тотъ Николаю Ивановичу. — И жалѣютъ они съ свое сердце, что тебѣ горячо. Ни одна туровъ не ходитъ сюда безъ сапоги.

— Скажи ему: что русскому здорово, то турку смерть. Да вовсе и не жарко здѣсь. Развѣ мы такой банный жаръ у себя въ баняхъ выдерживаемъ?

Бритоголовый банщикъ оскалилъ зубы и спросилъ Николая Ивановича что-то по-турецки. Армянинъ Карапетъ тотчасъ-же перевелъ:

— Онъ тебя спрашиваетъ, хорошо ли тебѣ, не жарко-ли очень?

— Іокъ (то есть: нѣтъ)! — отрицательно покачалъ головой Николай Ивановичъ.

Въ банѣ, и на самомъ дѣлѣ, не было очень жарко. Въ русскихъ баняхъ иногда бываетъ много жарче.

— Ну, теперь выбирай себѣ фонтанъ, чтобы мыться, дюша мой, — сказалъ Николаю Ивановичу Карапетъ и кивнулъ на мраморныя бѣлыя въ четверть аршина вышины ложа, идущія вдоль стѣнъ и замѣняющія собою наши банныя скамейки. Въ стѣнѣ то тамъ, то сямъ были устроены краны, изъ которыхъ текла уже приготовленная теплая вода, струясь въ мраморныя раковины, которыя играли роль нашихъ тазовъ и ведеръ, и изъ которыхъ мылись; На ложахъ этихъ опять таки лежали красныя тѣла и по нимъ возили взмыленными губками банщики.

Карапетъ грузно повалился на мраморное ложе около раковины съ краномъ. Легъ рядомъ съ нимъ около другого крана и Николай Ивановичъ, бормоча:

— Вѣдь вотъ по нашему, по-русски прежде всего водой окатиться слѣдовало-бы…

— Лежи, лежи, дюша мой. Хамамджи (банщикъ, тебѣ всякій удовольствіе сдѣлаетъ, — говорилъ ему Карапетъ, съ наслажденіемъ хлопая себя по тѣлу.

— Да ладно ужъ, будемъ туретчиться, будемъ изъ себя турку разыгрывать.

Банщики приступили къ дѣлу. Прежде всего они взяли по маленькой мѣдной чашечкѣ емкостью стакана въ два и начали поливать лежавшаго Николая Ивановича теплой водой. Въ особенности старалась бритая голова. Онъ скалилъ зуби, улыбался, нѣсколько разъ бормоталъ что-то по-турецки, произнося слова «московлу» и «руссіели» (т. е. москвичъ, русскій). Послѣ поливанія банщики надѣли на руки шерстяныя перчатки и стали растирать тѣло, то и дѣло заискивающе заглядывая въ лицо Николаю Ивановичу и бормоча что то по-турецки.

— Что они мнѣ говорятъ? — спросилъ Николай Ивановичъ Карапета.

— Они спрашиваютъ, дюша мой, хорошо-ли тебѣ,- отвѣчалъ тотъ.

— Ахъ, вотъ что! Да, да… Хорошо… Эветъ… (то-есть: да). Шюкюръ! (то-есть: спасибо), — сказалъ имъ Николай Ивановичъ.

Когда тѣло было вытерто, началось мытье головы. Бритый банщикъ взялъ громадный кусокъ мыла и этотъ кусокъ запрыгалъ по головѣ Николая Ивановича, тогда какъ другой банщикъ поливалъ на голову изъ чашечки воду. Кусокъ мыла игралъ въ рукахъ бритаго банщика, какъ у жонглера, катался вокругъ головы и шеи, подпрыгивалъ, и черезъ минуту Николай Ивановичъ очутился весь въ душистой мыльной пѣнѣ. Турецкія фразы — хорошо-ли ему то и дѣло повторялисъ банщиками.

— Эветъ! Шюкюръ! — кричалъ имъ въ отвѣтъ Николай Ивановичъ.

Но вотъ голова вымыта и началось мытье тѣла: одинъ банщикъ теръ мыльной губкой, тогда какъ другой вслѣдъ за нимъ по тому-же мѣсту проходилъ руками, не налегая, какъ у насъ въ русскихъ баняхъ, а тихо, нѣжно, еле касаясь ладонями и пальцами, и опять вопросы, хорошо-ли «московлу».