Алевтина, сестра Дмитриева, поджала поблекшие губы, сказала надменным тоном:

— Что это за тост такой? Мой Митя был бы сейчас здесь, он бы такой тост выдал — все бы закачались!

— А чем же мой тост плох? — спросил Василий Куприянович.

— Не плох, а короток, — отрезала Алевтина.

Она была удачлива, может быть, потому хвастлива. Клава считала, что война обошла ее стороной, с первых дней начала работать в ОРСе номерного завода, и муж был при ней, имел бронь, часто ездил в командировки, и теперь тоже был в командировке в Ташкенте, сулился привезти урюк и рису, он был не промах, работал в отделе снабжения крупного машиностроительного завода и умел, как говорила все та же Клава, обеспечить семью по самое горлышко.

Дмитриев понимал, что Клава, хотя и пытается это скрыть, немного завидует Алевтине.

Сам он, разумеется, не питал к сестре решительно никакой зависти, но подчас она раздражала его откровенной своей хвастливостью, все, что принадлежало ей, было, как она полагала, самым лучшим, непререкаемо первосортным: и муж Митя, и дочь с внуком, и комната в заводском доме с балконом и чуланчиком в коридоре, в почти отдельной квартире, поскольку единственный сосед, старый кадровый рабочий, овдовев, снова женился и большую часть времени проводил у новой жены.

Дуся поставила на стол недопитую рюмку, сказала:

— Вот ведь как бывает, мы тебя, Алеша, давным-давно похоронили и не думали, не гадали, что ты вернешься, и Клава тебя уже не ждала…

— Нет, ждала, — возразила Клава, — и минуты я не верила, что Алеша погиб!

— Я тоже не верила, — сказала Маша, а Петька, уписывающий тушенку с винегретом, оторвался на миг от тарелки, пробормотал с полным ртом:

— И я не верил…

Все засмеялись. Алевтина вынула платок, обмахнула сухие глаза.

— Что за парень наш Петюня, — сказала задушевно. Петька, улучив момент, показал ей язык и снова уткнулся в свою тарелку.

Клава погрозила ему пальцем. Потом сказала:

— Вот чем хотите клянусь, детьми своими поклясться могу, я его ждала, каждый день ждала. Утром, бывало, проснусь, может, думаю, сегодня он явится? Вечером с работы домой спешу и по лестнице как рвану, ни на что не погляжу, устала не устала, бегу, что есть сил, вдруг, думаю, он уже здесь, дома, ждет меня.

Голос ее дрогнул. Маша тихонько положила руку на ее ладонь.

— Думаете, нам легко было? — снова начала Клава, чуть погодя. — Все, все, как есть, пережили: и налеты, и воздушные тревоги, и вахты фронтовые, когда по нескольку дней из цеха не выйдешь, а сердце все, как есть, изболится, потому как дома ребята одни, и что там у них, все ли в порядке, не сожгли ли дом, не убежали ли в чем есть на улицу, не голодные ли, ничего неизвестно…

Закрыла лицо обеими ладонями, но тут же снова открыла лицо, тряхнула волосами:

— А тут Маша заболела, что делать? Гляжу, тает девчонка, вдруг, думаю, не сберегу, что тогда скажу Алеше?

Сложила вместе большие, тяжелые ладони с раздавленными работой пальцами.

— Как тогда жить буду, думаю? Усиленное питание ей нужно, а где возьму? Война ведь… Хорошо, я ковер на сало выменяла, потом зеркало на сливочное масло, правда, после гляжу, масло-то пополам с водой…

— Бывает, — заметила Алевтина. — На рынке только и норовят как бы обмануть кого ни попало…

— Потом я часы Алешины обменяла, «Звезда», кажется, назывались?

— «Звезда», — сказал он.