Я срываю со стены карту мира. Ни разу в жизни я не выезжал за пределы Нью Йорка и теперь уже никогда не взойду на борт самолета и не увижу египетские храмы и пирамиды, не посещу родной город папы в Пуэрто Рико или тропические леса, где он проводил время в детстве. Я рву карту на куски, и все страны и города летят мне под ноги.

Тут такой разгром. Я, как герой какого нибудь фэнтези блокбастера, стою среди развалин опустошенной войной деревни, которую разбомбили не сумевшие найти меня злодеи. Только вместо разрушенных зданий и обломков кирпичей на полу валяются книги, вверх обложками, вверх переломанными корешками, а другие стопками лежат друг на друге. Сложить все как было я не могу, иначе точно примусь раскладывать их по алфавиту, а после и склеивать карту. (Клянусь, поэтому, а не потому, что ищу повод не убирать комнату.)

Я выключаю Xbox Infinity, где на экране снова появился воскресший Коув; все его конечности целы и невредимы, как будто он и не взрывался несколько минут назад. Коув стоит в исходной точке игры, в его руке праздно болтается посох.

Я должен что то сделать. Я снова беру в руки телефон и открываю приложение «Последний друг». Надеюсь, на этот раз мне повезет не наткнуться на людей опасных, как сухопутные мины.

Руфус

02:59

Жаль, что Отдел Смерти не позвонил мне раньше, чем я разрушил свою жизнь.

Если бы это случилось вчера вечером, глашатай прервал бы мой сон о том, как я проигрываю веломарафон каким то детям на трехколесных великах. Если бы неделю назад – я бы не просидел до утра, перечитывая все записки, которые написала мне Эйми, пока мы были вместе. Если бы две недели назад – то глашатай прервал бы мой спор с парнями о том, что герои Marvel круче героев DC (а может, я даже предложил бы ему поделиться своим мнением). Если бы это случилось месяц назад, то, скорее всего, Отдел Смерти нарушил бы мертвую тишину, которая наступила после ухода Эйми; я тогда ни с кем не хотел разговаривать. Но нет, звонок раздался именно сегодня, когда я избивал Пека, после чего Эйми притащила его ко мне домой для очной ставки и Пек втянул во все копов, на полуслове оборвав мои похороны. И вот теперь я на сто процентов одинок.

Ничего из этого не случилось бы, позвони мне Отдел Смерти на день раньше.

Я слышу сирены полицейских машин и продолжаю крутить педали. Надеюсь, это не по мою душу.

Я еду еще несколько минут, а потом останавливаюсь между «Макдональдсом» и заправкой. Кругом фонари, наверное, тормозить здесь глупо, и в то же время, оставаясь на самом видном месте, можно неплохо спрятаться. Хотя это не точно, я же не Джеймс Бонд, у меня нет руководства по тому, как скрываться от плохих парней.

Черт, а ведь я плохой парень.

Но двигаться дальше я просто не могу. Сердце скачет на первой космической, ноги горят огнем. Нужно передохнуть и восстановить дыхание.

Я сижу на обочине у заправки, пахнет мочой и дешевым пивом. На стене рядом с насосами для велосипедных шин изображено граффити с силуэтами двух людей. Оба силуэта – как человек на табличке мужского туалета. Оранжевым баллончиком под ними написано: «Приложение „Последний друг“».

Ни хрена мне не дают прощаться по человечески. Ни семью свою не обнял в последний раз, ни плутонцев. Черт, дело даже не в прощании. Мне не удалось поблагодарить людей за то, что они для меня сделали. Малкольма за верность, которую он столько раз доказывал. Тэго за то, как мы ржали над его сценариями к ширпотребным фильмам, типа «Клоун стукач и карнавал судьбы» или «Змеиное такси», хотя сценарий «Доктора на замену» был вот просто отвратный, даже для ширпотреба. Фрэнсиса за его уморительные пародии на киногероев, от которых я ржал до посинения и умолял его заткнуться, так болела грудная клетка. Я вспоминаю тот день, когда Дженн Лори научила меня играть в солитер, не только чтобы я не кис, но и чтобы не скучал в одиночестве; день, когда все уже легли спать и мы круто поболтали с Фрэнсисом: он тогда сказал, что вместо стандартных комплиментов по поводу внешности нужно делать комплименты об индивидуальности – потому что «красивые глаза могут быть у кого угодно, но один единственный человек может напеть алфавит так, что он навеки станет твоей любимой мелодией».