|
Петряйкина стряпня на этот раз была не очень завидна. Развел он в очаге огонь, в один котел засыпал гороху, а в другом стал приготовлять похлебку: покрошил гулены, сухих грибков, луку, засыпал гречневой крупой да гороховой мукой, сдобрил маслом и поставил на огонь. Обед разом поспел. Приставили к нарам стол, к столу переметную скамью и уселись. Петряйка нарезал черствого хлеба, разложил ломти да ложки и поставил перед усевшеюся артелью чашки с похлебкой. Молча работала артель зубами, чашки скоро опростались. Петряйка выложил остальную похлебку, а когда лесники и это очистили, поставил им чашки с горохом, накрошил туда репчатого луку и полил вдоволь льняным маслом. Это кушанье показалось особенно лакомо лесникам, ели да похваливали. — Ай да Петряй! Клевашный (Проворный, сметливый, разумный.) парень!— говорил молодой лесник, Захаром звали, потряхивая кудрями.— Вот, брат, уважил, так уважил... За этот горох я у тебя, Петряйко, на свадьбе так нарежусь, что целый день песни играть да плясать не устану. — Мне еще рано, сам—от прежде женись,— отшутился Петряйко. — Невесты, парень, еще не выросли... Покаместь и так побродим, — отвечал Захар. — А в самом деле, Захарушка, пора бы тебе закон свершить,— вступился в разговор дядя Онуфрий.— Что так без пути—то болтаешься?.. Для че не женишься?.. За тебя, за такого молодца, всяку бы девку с радостью выдали. — Ну их, бабья—то! — отвечал Захар.— Терпеть не могу. Девки не в пример лучше. С ними забавней — смехи да песни, а бабы что! Только клохчут да хнычут... Самое последнее дело! — Экой девушник! — молвил на то, лукаво усмехнувшись, лесник Артемий.— А не знаешь разве, что за девок—то вашему брату ноги колом ломают? — А ты прежде излови да потом и ломай. Эк чем стращать вздумал, — нахально ответил Захар. — То—то, то—то, Захар Игнатьич, гляди в оба... Знаем мы кой—что... Слыхали! — сказал Артемий. — Чего слыхал—то?.. Чего мне глядеть—то? — разгорячившись, крикнул Захар. — Да хоть бы насчет лещовской Параньки... — Чего насчет Параньки? — приставал Захар.— Чего... Говори, что знаешь!.. Ну, ну, говори... — То и говорю, что высоко камешки кидаешь,— ответил Артемий.— Тут вашему брату не то что руки—ноги переломают, а, пожалуй, в город на ставку свезут. Забыл аль нет, что Паранькин дядя в головах сидит? — сказал Артемий. Закричал Захар пуще прежнего, даже с места вскочил, ругаясь и сжимая кулаки, но дядя Онуфрий одним словом угомонил расходившихся ребят. Брань и ссоры во все лесованье не дозволяются. Иной парень хоть на руготню и голова — огонь не вздует, замка не отопрет, не выругавшись, а в лесу не смеет много растабарывать, а рукам волю давать и не подумает... Велит старшой замолчать, пали сердце сколько хочешь, а вздориться не смей. После, когда из лесу уедут, так хоть ребра друг дружке переломай, но во время лесованья — ни—ни. Такой обычай ведется у лесников исстари. С чего завелся такой обычай? — раз спросили у старого лесника, лет тридцать сряду ходившего лесовать хозяином. "По нашим промыслам без уйму нельзя,— отвечал он,— также вот и продажной дури в лесу держать никак невозможно, потому, не ровен час, топор из рук у нашего брата не выходит. |
