|
Присев на полу, едва переводили они дух и протирали поневоле плакавшие глаза. — Кого господь даровал? — спросил дядя Онуфрий.— Зиму зименскую от чужих людей духу не было, на конец лесованья гости пожаловали. — Заблудились мы, почтенный, в ваших лесах,— отвечал Патап Максимыч, снимая промерзшую дубленку и подсаживаясь к огню. — Откуда бог занес в наши Палестины? — спросил дядя Онуфрии. — Из Красной рамени,— молвил Патап Максимыч. — А путь куда держите? — продолжал спрашивать старшой артели. — На Ветлугу пробираемся,— отвечал Патап Максимыч.— Думали на Ялокшинский зимняк свернуть, да оплошали. Теперь не знаем, куда и заехали. — Ялокшинский зимняк отсель рукой подать,— молвил дядя Онуфрий,— каких—нибудь верст десяток, и того не будет, пожалуй. Только дорога не приведи господи. Вы, поди, на санях? — В пошевнях,— ответил Патап Максимыч. — А пошевни—то небойсь большие да широкие... Еще, поди, с волочками (Волочок, или волчок,— верх повозки или кибитки, обитый циновкой. Иначе: лучок.)?— продолжал свои расспросы дядя Онуфрий. — Да, с волчками,— сказал Патап Максимыч.— А что? — А то, что с волчками отсель на Ялокшу вам не проехать. Леса густые, лапы на просеки рублены невысоко, волочки—то, пожалуй, не пролезут,— говорил дядя Онуфрий. — Как же быть? — в раздумье спрашивал Патап Максимыч. — Да в кое место вам на Ветлугу—то? — молвил дядя Онуфрий, оглядывая лёзу топора. — Езда нам не близкая,— ответил Патап Максимыч. — За Усту надо к Уреню, коли слыхал. — Как не слыхать,— молвил дядя Онуфрий.— Сами в Урени не раз бывали... За хлебом ездим... Так ведь вам наперед надо в Нижне Воскресенье, а там уж вплоть до Уреня пойдет большая дорога... — Ровная, гладкая, хоть кубарем катись,— в один голос заговорили лесники. — За Воскресеньем слепой с пути не собьется... — По Ветлуге до самого Варнавина степь пойдет, а за Варнавином, как реку переедете, опять леса,— там уж и скончанья лесам не будет... — Это мы, почтенный, и без тебя знаем, а вот вы научите нас, как до Воскресенья—то нам добраться? — сказал Патап Максимыч. — Разве к нашим дворам, на Лыковщину, отсель свернете,— отвечал дядя Онуфрий.— От нас до Воскресенья путь торный, просека широкая, только крюку дадите: верст сорок, коли не все пятьдесят. — Эко горе какое! — молвил Патап Максимыч.— Вечор целый день плутали, целу ночь, не знай куда ехали, а тут еще пятьдесят верст крюку!.. Ведь это лишних полтора суток наберется. — А вам нешто к спеху? — спросил дядя Онуфрий. — К спеху не к спеху, а неохота по вашим лесам без пути блудить,— отвечал Патап Максимыч. |
