– Давно умерла твоя мать?

– Что?

– Она умерла в Болонье. Почему ты мне лжешь, что она еще жива? Я не понимаю тебя.

Юлия поглядела на него и преувеличенно громко рассмеялась:

– Ах, Благородный олень меня не понимает… Он не понимает, почему я что‑то рассказываю маленькому Маркусу.

…Ему не хватало воздуха. Сейчас перед ним стояла не его Юлия; это была обкурившаяся наркотиками молодая, наглая особа, которая сама не знает, что несет…

– Верно, – с трудом проговорил он. – Может, ты мне объяснишь?

Она встала в позу, сунув руки в карманы юбки.

– Ты никогда не вылезаешь из своей оболочки, да? Ты учитель, раз и навсегда?

Раз она в таком состоянии, едва ли имело смысл с ней говорить. Но он должен был избавиться от мучащих его вопросов.

– Я не понимаю, кто заставляет тебя лгать, – сказал он. – Мне ли ты говоришь неправду или этому Молокососу? А твои планы на лето? Ведь еще вчера мы обсуждали, что ты собираешься делать, если закончится твой договор.

– Это вилами по воде писано, поеду ли я вообще в Италию. Мне лишь требовалось выяснить, где я могла бы найти недорогое жилье. Ну как, убедила я тебя?

– Знаешь, меня это обижает, – сказал он. – Я ломаю голову, строю планы, придумываю, как сделать интересной твою жизнь, а ты…

Она положила ладонь ему на грудь:

– Стоп, Йон! Давай не сейчас. И послушай меня внимательно. Идея с Италией пришла мне только что, ясно? Когда Маркус спросил, что я делаю на каникулах. А про мою мать я рассказала ему, потому что… – Она замерла, сильней надавила ладонью и сказала: – Ладно, об этом забудь. Все равно не поймешь.

– Спасибо, – фыркнул Йон. – Необычайно приятно слышать это от тебя. – Перед его глазами снова замаячила торжествующая физиономия Концельманна. – Мы ведь любим друг друга, Юлия. А если люди любят, они не обсуждают важные вещи сначала с какими‑то молокососами. Неужели тебе это непонятно?

– Мне не нравится, что ты постоянно называешь Маркуса Молокососом, – заявила она. – Мне это кажется невежливым и некрасивым, понятно? – Она достала из кармана сигареты и зажигалку. – И вообще, по‑моему, ты слишком заносчив.

Йон почувствовал, как в том месте на груди, где только что лежала ее рука, что‑то задрожало, глубоко под кожей. Он хотел ответить и не смог. Лишь молча смотрел, как она красивыми и точными движениями вытащила из пачки последнюю сигарету, щелкнула зажигалкой и сделала глубокую затяжку. Дым был светло голубой, он немного повисел над ними в воздухе и растворился. Она смотрела куда‑то мимо Йона, сжимая в руке пустую пачку. Наконец ему показалось, что к нему снова вернулась способность владеть голосом.

– Между тобой и Молокососом что‑то есть?

Она громко рассмеялась. Потом заявила:

– На такие вопросы я не отвечаю.

– Как знаешь. Но, может, ты все‑таки еще раз подумаешь над этим? Может, попытаешься понять меня, встать на мое место? Я не люблю, когда меня водят за нос, и не позволяю этого никому. – С этими словами он повернулся и стал спускаться к реке.

Она за ним не пошла.

39

Какое‑то время он сидел на берегу Везера и глядел на пляшущие на волнах блики от багрового солнца, глядел до боли в глазах. Они постепенно бледнели и меркли. Солнце скрылось за горизонтом. Может, Юлия права? И он в самом деле заносчив? Но не коренится ли такая заносчивость в его повышенной ранимости, а значит, это всего лишь способ самозащиты? Но от чего он хочет себя защитить? Есть ли что‑то, чего он боится? Ему не пришло в голову ничего, кроме страха потерять Юлию.