Почувсгвовал омерзительный запах нашатыря и высунулся из мешка: Бармин склонился над Гараниным, совал ему под нос бутылочку.

– Жив, курилка? – подмигнул Бармин. – Поваляйся еще минуток десять, будешь свеженький, как огурчик с бабушкиной грядки!

Дугин благодарно улыбнулся и стал чутко прислушиваться к себе. Рези в животе приутихли, от горла уходила тошнота, и он замер, весь отдавшись той мечте: обрести второе дыхание. «Не торопись, дыши ровнее, ровнее… Кончатся боли, успокоятся потроха, задышит грудь – и ты станешь человеком», – уговаривал себя он.

Так полежал еще немного, решил, что уговорил, и стал вылезать из мешка

– дрожащий от холода, слабый, как муха, упрямый. Никто ничего не сказал, и Дугин, изо всех сил стараясь удержаться на ногах, стал ждать своей очереди.

Кто кого?

Масло уже разогрелось и не оказывало такого сопротивления, как раньше. Семенов лежал в спальном мешке и смотрел на Филатова, который с бешеной скоростью раскрутил рукоятку так, что не мог ее удержать. Коленчатый вал наверняка набрал необходимые 120‑130 оборотов в минуту, и по всем правилам дизель должен был запуститься. Ну, хотя бы чихнуть, намекнуть на то, что он оживает. Должен бы… Где‑то в его стальном теле хранится секрет, какая‑то деталь знает, что нужно сделать, чтобы вдохнуть в него жизнь…

Семенов провел рукой по лицу. Кровь запеклась, стянула щетину, но вроде бы остановилась. Жалкая бренная плоть, усмехнулся он. Вылез из спального мешка, в глазах мелькали радужные пятна. Кивнул Гаранину и Дугину – полежите пока что; на неверных ногах подошел к дизелю, подождал, пока Филатов отпустил рукоятку. Она покрутилась по инерции и замерла.

– Что думаешь, Веня?

– Еще бы разок проверить.

– Давай, мы поможем.

Снова проверили топливную систему, распылители форсунок, прогрели масляный поддон паяльной лампой.

Еще раз десять раскручивали рукоятку, сначала по очереди, а потом Бармин и Филатов.

Вхолостую – дизель молчал. Может, секрет был в том, что температура наружного воздуха сковала цилиндры, топливо не самовоспламенялось. При таком морозе нужен стартерный запуск, электричество сильнее даже самых могучих рук человека. Плетью обуха не перешибешь. Все физические силы пятерых людей бесследно исчезли в дизеле, как в болоте.

Все знали и думали про себя, но никто не решался сказать вслух: «Что могли – сделали. Хватит гробиться с этим дизелем, подумаем о том, как бы самим выжить».

Причина, по которой никто не решался сказать вслух, была такая.

Полчаса назад Семенов переводил морзянку из Мирного: Белов пытался вывести самолет на полосу, но потерпел неудачу. При этой попытке, как узнали из другой радиограммы на материк, получил тяжелую травму и надолго выбыл из строя Крутилин. Летчики ждут ослабления ветра хотя бы до двадцати метров, чтобы предпринять вторую попытку.

В экипаже Белова тоже пять человек. Если пятерка на Востоке уляжется в спальные мешки, пятерка Белова может погибнуть. Кругом одни пятерки, как пошутил Бармин, будто в дневнике у примерного школьника.

Быть Востоку или не быть – это геперь ушло на второй план. Тот, кто не разберется, посмотрит косо, но бог с ним. А погубленных жизней не простит никто – ни люди, ни собственная совесть. Значит, был и останется только один выход: запустить дизель и подать о себе весточку.

«Помни о повозке», – подумал Семенов. Было у него с Гараниным такое магическое слово, вроде шифра, – «повозка». А за ним скрывалась притча, когорую давно рассказал Семенову Андрей.