|
На другой день мне дали пятиалтынный и отправили меня причащаться. Пасха была поздняя, уже давно стаял снег, улицы просохли, по дорогам курилась пыль; день был солнечный, радостный. Около церковной ограды азартно играла в бабки большая компания мастеровых; я решил, что успею причаститься, и попросил игроков: - Примите меня! - Копейку за вход в игру, - гордо заявил рябой и рыжий человек. Но я не менее гордо сказал: - Три под вторую пару слева! - Деньги на кон! И началась игра! Я разменял пятиалтынный, положил три копейки под пару бабок в длинный кон; кто собьёт эту пару - получает деньги, промахнётся - я получу с него три копейки. Мне посчастливилось: двое целились в мои деньги, и оба не попали, - я выиграл шесть копеек со взрослых, с мужиков. Это очень подняло дух мой... Но кто-то из игроков сказал: - Гляди за ним, ребята, а то убежит с выигрышем... Тут я обиделся и объявил сгоряча, как в бубен ударил: - Девять копеек под левой крайней парой! Однако это не вызвало у игроков заметного впечатления, только какой-то мальчуган моих лет крикнул, предупреждая: - Глядите, - он счастливый, это чертёжник со Звездинки, я его знаю! Худощавый мастеровой, по запаху скорняк, сказал ехидно: - Чертёнок? Хар-рошо... Прицелившись налитком, он метко сбил мою ставку и спросил, нагибаясь ко мне: - Ревёшь? Я ответил: - Под крайней правой - три! - И сотру, - похвастался скорняк, но проиграл. Больше трёх раз кряду нельзя ставить деньги на кон, - я стал бить чужие ставки и выиграл ещё копейки четыре да кучу бабок. Но когда снова дошла очередь до меня, я поставил трижды и проиграл все деньги, как раз вовремя обедня кончилась, звонили колокола, народ выходил из церкви. - Женат? - спросил скорняк, намереваясь схватить меня за волосы, но я вывернулся, убежал и, догнав какого то празднично одетого паренька, вежливо осведомился: - Вы причащались? - Ну, так что? - ответил он, осматривая меня подозрительно. Я попросил его рассказать мне, как причащают, что говорит в это время священник и что должен был делать я. Парень сурово избычился и устрашающим голосом зарычал: - Прогулял причастье, еретик? Ну, а я тебе ничего не скажу - пускай отец шкуру спустит с тебя! Я побежал домой, уверенный, что начнут расспрашивать и неизбежно узнают, что я не причащался. Но, поздравив меня, старуха спросила только об одном: - Дьячку за теплоту - много ли дал? - Пятачок, - наобум сказал я. - И три копейки за глаза ему, а семишник себе оставил бы, чучело! ...Весна. Каждый день одет в новое, каждый новый день ярче и милей; хмельно пахнет молодыми травами, свежей зеленью берёз, нестерпимо тянет в поле слушать жаворонка, лёжа на тёплой земле вверх лицом. А я - чищу зимнее платье, помогаю укладывать его в сундук, крошу листовой табак, выбиваю пыль из мебели, с утра до ночи вожусь с неприятными, ненужными мне вещами. В свободные часы мне совершенно нечем жить; на убогой нашей улице пусто, дальше - не позволено уходить; на дворе сердитые, усталые землекопы, растрёпанные кухарки и прачки, каждый вечер - собачьи свадьбы, - это противно мне и обижает до того, что хочется ослепнуть. Я иду на чердак, взяв с собою ножницы и разноцветной бумаги, вырезаю из неё кружевные рисунки и украшаю ими стропила... Всё-таки пища моей тоске. Мне тревожно хочется идти куда-то, где меньше спят, меньше ссорятся, не так назойливо одолевают бога жалобами, не так часто обижают людей сердитым судом. ...В субботу на пасхе приносят в город из Оранского монастыря чудотворную икону Владимирской божией матери; она гостит в городе до половины июня и посещает все дома, все квартиры каждого церковного прихода. К моим хозяевам она явилась в будни утром; я чистил в кухне медную посуду, когда молодая хозяйка пугливо закричала из комнаты: - Отпирай парадную - Оранскую несут! Я бросился вниз, грязный, с руками в сале и тёртом кирпиче, отпер дверь, - молодой монах с фонарём в одной руке и кадилом в другой тихонько проворчал: - Дрыхнете? Помогай. |
