Изменить размер шрифта - +

Я взял в каюте шляпу и направился на шкафут. Солнце едва виднелось сквозь туман и поднялось над горизонтом не больше, чем на высоту своего диаметра, но праздничные приготовления шли полным ходом — я подразумеваю: близились к завершению. Полагаю, фразу «идти полным ходом» употребить здесь уместно, как утратившую чисто мореходное значение и сделавшуюся общеупотребительной.

Однако сцена, хотя я и убежден, что никогда ее не забуду, стоит подробного описания. На нашем корабле на высоте грота-реи раскинулись навесы — из парусов и просто кусков парусины. Медленно поднимающееся солнце светило прямо под них, хотя в последующие часы они дадут благодатную тень. Навесы на «Алкионе» были на той же высоте, но, разумеется, несколько повыше относительно уровня мачт. В результате казалось, что рядом идут две улицы — мы превратились в небольшой город или хотя бы кусочек города — город, здесь, в безлюдной водной пустыне. Какой абсурд! Наши матросы, которые при известии о мире впали в радость, близкую к буйству, утихомирились и работали спокойно и даже охотно: давало себя знать грядущее празднество. Матросы, словно дети за игрой, оказались в мире, где все было «как будто», и это, видимо, им нравилось. На навесах красовались семафорные и декоративные флажки. Были даже цветы — не из каюты капитана, как я поначалу подумал, но весьма искусно изготовленные из лоскутков. С «Алкионы» донеслись звуки репетирующего оркестра! Думаю, две наших скрипки и корнет также были там. На кораблях по-прежнему занимались повседневными морскими заботами — два матроса стояли у нашего неподвижного рулевого колеса, а два других — у штурвала «Алкионы». Наш чудак-штурман вышагивал по шканцам с подзорной трубой, а у наших соседей тем же самым занимался какой-то гардемарин! Я не сомневался, что и над навесами, на обломках наших мачт, тоже продолжается работа, и что на фок, грот — или бизань-мачте марсовой всматривается в горизонт, где солнце уже разгоняет туман.

Зрелище было столь неожиданным и исполненным изящества, что я забыл о звоне в голове и почти стал самим собой. Две наши улицы разделяли большие деревянные вальки, которые висят обычно сбоку причала, для предотвращения повреждения кораблей о камни.

Крутые мостки образовали переулок, соединяющий улицы. Он был достаточно широк, чтобы по нему могли пройти и дамы. В конце улицы, что на «Алкионе», стояли двое морских пехотинцев в красном, а двое явно недовольных солдат в зеленом из отряда Олдмедоу охраняли нашу улицу. Я подошел к поручням и заглянул вниз — как раз вовремя: закрывали орудийный порт. Вот, стало быть, каким способом сносились матросы двух кораблей, хотят того их командиры или нет! И, конечно, когда мачты чуть не соприкасаются реями, по ним можно сновать туда-сюда, как мартышки в лесу.

С «Алкионы» по мосткам прошел какой-то гардемарин, и, осведомившись о моем имени, вручил мне записку на белой, слегка надушенной бумаге. Я развернул ее: «Капитан сэр Генри и леди Сомерсет просят мистера Эдмунда Фицгенри Тальбота оказать им честь и отобедать с ними на борту „Алкионы“ в двенадцать часов, буде позволят ветер и погода. Платье — обычное; устного уведомления достаточно».

— Разумеется, я с благодарностью принимаю приглашение.

Я возвратился в свою каморку. Помню, как втолковывал себе, что все происходящее — не сон, не бред, вызванный ушибом головы. И все же в нашем удивительном городке или селении, выстроенном за тысячи миль от любого жилья и окутанном влажным туманом, который, казалось, вторгся не только на палубу, но и в самый мой рассудок, в этом городке все минувшее и все грядущее виделось пустым, незначительным. Англия у нас за спиной и Антиподия где-то впереди представлялись не более чем рисунками, начертанными на карте. Вот и Виллер вернулся, оказался прямо на пути у фрегата — событие столь же невероятное, сколь невероятно с размаху попасть ниткой в игольное ушко.

Быстрый переход